Олег Сидельников - Пора летних каникул

— Ты на него не обращай внимания, — успокоил меня Вилька. — Он хороший парень.

— Бывший начальник эшелона, — пояснил Глеб.

— Чего он морщится? Вилька мотнул головой:

— Он на всех морщится. Видик у нас не парадный — грязные, рваные, растерзанные. А капитан — посмотри-ка — словно из ателье выпорхнул. И как он умудряется? Его на дню хоть сто раз бомби, все равно сапожки надраит. Зубы даже чистит. Честное слово! Собственными глазами видел.

По-прежнему балагурил Вилька. И все же в голосе у него появилось что-то новое, хрипотца, что ли. И выходило не очень весело. Вообще оба моих друга изменились. Вроде бы постарели. Но это, возможно, потому, что вид у них действительно заставлял желать лучшего. Ребята толковали со мной о разных пустяках, спрашивали — сильно ли шумит в ушах, а о Павке ни слова. Я понял — почему, и сердце мое сжала невыплаканная боль. Лишь однажды мы заговорили о нем, и то — так, не называя по имени.

Я подивился, почему Вилька, раздобывший себе ручной пулемет Дегтярева, тащит еще и винтовку. Вилька ответил:

— Не пропадать же добру. Теперь этих вещичек (он похлопал по «Дегтяреву» ладонью) дополна. Солидный запасец. Позаботились о нас гансы…

Вилька замолчал, судорожно дернул щекой. Глеб чертыхнулся, перебросив с плеча на плечо мешок с запасными дисками для «Дегтярева», перевел разговор на другую тему — стал удивляться странностям Ткачука, бойца оторванным ухом.

— Понимаешь, Юрка, только-только перестало кровоточить — размотал бинты. Солнечные лучи, — говорит, — лучшее лекарство, вмиг все заживет.

— И заживет, — буркнул Ткачук.

— Вот, слышишь? — подхватил Глеб. — А на инфекцию ему наплевать. Понимаешь, Юрка?

Я все понимал. Вилька и Глеб не говорили о нашем друге, но они думали о нем, жили им. Павка как бы растворился в нас троих, помогал, советовал, учил.

Наша колонна пылила по прифронтовой дороге. Навстречу катили замызганные, грузовики. В них сидели печальные женщины и дети с окаменевшими личиками. Громыхали телеги, они везли всякую всячину — мешки с мукой, жмых, бочки, комоды, сваленные в кучу мужские костюмы, галоши и рулоны мануфактуры. Возницы, шагалшие рядом с телегами, спрашивали у нас курева, а мы у них — насчет фашистов. Угостить мы не могли — не было. Возницы вздыхали, вросая на ходу:

— От лихе… А що до нимцив, туточки воны, — и тыкали себе за спину кнутовищами.

Издалека донеслись раскаты грома. Но небо было чистое, безоблачное.

— Пушки! — словно бы обрадовавшись, громко сказал Ткачук.

— Умные речи приятно слушать, — Вилька хихикнул. — Поразительная осведомленность.

— Сам ты умный, — незлобиво огрызнулся Ткачук. Зевнув, проговорил печально — Ох, хлопцы, як же мы без нашего старшины, а?

Мы промолчали. Ткачук больше не спрашивал. Солнце пекло немилосердно. На зубах скрипело, пот щипал глаза. Отчаянно хотелось пить, броситься на траву, отдышаться, но колонна, подгоняемая командой: «Шире шаг», упрямо топтала дорожную пыль.

На развилке свернули влево и увидели в, лощине нечто вроде огромного табора. Бойцы, разбившись на кучки, лежали, сидели, чистили оружие. Чего тут только не было! Гусеничный трактор, походные кухни, крытые военторговские грузовики, санитарные повозки — все вперемешку.

— Ничего себе пикничок, — усмехнулся Вилька.

— Брось, — цыкнул на него Глеб. — Нашел время… И в самом деле! Лица у людей, измученные, мрачные.

Они, по всему видать, успели хлебнуть горя — пехотинцы, связисты, танкисты, летчики — из разбитых частей.

Все же и среди них нашлись балагуры. Завидев нашу колонну, маленький вёрткий боец вскочил с травы, отвесил земной поклон, крикнул задорно:

— Гля, братцы! А еще говорят — резервов нэма. Какая силища прет! Мощное подкрепление. Держись теперь, Гитлеряка!

Раздался смех. Вилька не остался в долгу, ответил:

— Не ори, все равно к себе не возьмем — фигура у тебя хлипкая, может привести в уныние всю часть.

На этот раз осмеяли маленького бойца. Тем временем к нашей колонне подкатила «эмка», в пулевых пробоинах, с оторванной дверцей, — так что водитель был виден, как на ладони; из нее выскочил лейтенант и, придерживая рукой полевую сумку, подбежал к нашему капитану, откозырял. Послышалась команда: «Приставить ногу». Капитан и лейтенант о чем-то поговорили. А затем нас подвели к старому дубу — головастому, солидному. Возле него Толпилось много народу, особенно старших командиров, и стоял невесть откуда взявшийся рояль.