— Ты можешь служить обедню, мы воскресим для тебя дьяконов. Вы, ищите в коридоре, в кельях, в уборных. Сколько тебе нужно? Сколько, чтобы напялить на тебя ризы?
— Хватит одного; мне может, ради спасения души, помочь один из вас.
Повстанцы роются в кучах трупов, находят молодого дьякона с выбритой тонзурой, только глаза его выколоты, они вытаскивают его из-под трупов, толкают к кардиналу.
— Сын мой, приготовь святые дары, я облачусь сам. Он входит в ризницу, выглядывает из окна: слишком высоко, он сломает ноги; он преклоняет колени перед золоченым шкафом, облачает свое мокрое тело; он пожимает руку дьякона:
— Блажен ты, не видящий всех этих сынов сатаны. Перед преосуществлением двое повстанцев хватают дьякона, берущего сосуды за алтарем, перерезают ему горло, вырывают сердце из его груди, один с пистолетами в руках встает перед алтарем, другой, без оружия — справа от кардинала, тот молится, склонив голову на покров; повстанец, тот, что без оружия, берет сердце и кладет его в чашу, накрывает чашу дискосом; повстанец за алтарем надевает ризу дьякона, наполняет кровью сосуд и встает справа от кардинала, склонив голову.
Кардинал открывает чашу, подносит ее к сосуду, повстанец наливает в чашу кровь, кардинал опускает пальцы в чашу, к его ноздрям поднимается запах крови, кардинал смотрит на дно чаши. Тогда они набрасываются на него, открывают ему рот, вливают в него кровь дьякона, забивают окровавленное сердце в глотку кардинала. Забрызганный кровью, он, задыхаясь, падает навзничь, его зубы кусают сердце, рот выплевывает, Бежа приседает перед ним, прижимает его голову коленом:
— Мы поднесли тебе подлинные святые дары, а ты бунтуешь против своего бога.
К вечеру кардинал встает, покрытый плевками, залитый кровью и мочой. Он говорит повстанцу, плюющему ему в лицо:
— Хватит. Я — негр. У меня нет золота. Снимите эту белую кожу, я — негр. Хочу быть, как вы. Я сдаюсь.
— Он хочет быть царем. Убьем его, Бежа.
— Я негр. Я негр. Я свободен. Негр.
— Ладно, посмотрим, вправду ли это так.
Набросившись на него, они сдирают с него кожу.
Ночью грабеж продолжается при свете факелов. Электростанции разрушены бомбардировкой; горят картины, ковры. В соборе грабители, забравшись на скамейки, зажгли аварийное освещение, газ вспыхнул у лиц повстанцев; женщины, завернувшись в ризы, бродят между колонн, плюют на дарохранительницы. Обнявшиеся пары лежат на алтаре, на острых клавишах органа. Группы детей, присев на корточки у дароносиц, поедают облатки. Съестные припасы на исходе; новорожденные, оставленные поспешившими на грабеж матерями в нижнем городе, умирают под пронзительными взглядами крысиных глаз. Мальчик катает, как обруч, по кафелю собора большую облатку, другой, присев на корточки, испражняется в дароносицу. Мужчина стаскивает с постамента деревянную статую Девы, вырезает ножом щель у нее в паху, набрасывается на нее, кусает выцветшие деревянные губы и щеки, достает член и погружает его до половины в щель. Уличный музыкант, сидя на кафедре, отбивает на бубне ритм совокуплений. Несколько крыс, привлеченных запахом спермы, голодных тел, пролитого вина и зерна, прилипшего к окровавленным лохмотьям грабителей, протискиваются между совокупляющимися телами, лижут перетекающую с тела на тело сперму, кусают раскрытые в оргазме ладони и напрягшиеся колени, нападают на спящих, забывшихся в страшных грезах детей. Женщины, обезумевшие от вина и блеска золота, прижимают к себе своих сыновей, раздвигают их ягодицы, заставляют совокупляться с собой и тут же, не позволив им встать, оглушают или режут их. В свете витража женщина на восьмом месяце беременности сидит на корточках, задрав платье над кучкой дерьма; большая черная змея ползет к ней из исповедальни, поднимает голову, направляет ее между ягодиц женщины, та кричит, падает лицом на кафель, змея, шипя, протискивается в чрево женщины, разрывает матку, впрыскивает в плод свой яд, ее голова вкручивается в плоть; женщина вопит, пот с ее лица смешивается на кафеле с текущей изо рта пеной, змея вынимает влажную голову, выползает в приоткрытую дверь на галерею, ползет к бассейну с красной водой, ныряет, плывет между окровавленными покровами, поднимается на камень, греется на солнце, снова ползет к ограде сада и сворачивается кольцом у ног живого, никому не известного человека, появившегося на Энаменасе перед началом грабежа, когда смолкло эхо последних взрывов.
Повстанцы, прикрепив облатки к членам, гоняются за женщинами, на полу дрожат опрокинутые ими статуи. Голые мужчины шарят в шкафах ризницы, женщины одевают их и в то же время ласкают и дрочат их члены, они поднимаются на алтарь, перерезают себе вены на запястьях и пьют свою кровь, женщины задирают свои ризы и окуривают ладаном их члены. Молодой повстанец сидит неподвижно под витражом в шитой золотом ризе, прилипшей к его окровавленной груди; он грезит в струящемся вдоль его бедер облаке ладана, он смотрит на образ распятого бога, раскидывает в стороны руки, сдвигает ступни, склоняет голову на плечо. Он танцует. Пальмовые ветви, поднятые вверх дыханием совокупляющихся пар, застилают на миг образ бога. Молодой повстанец, затянутый в золото и лен, танцует, скребя подошвами подкованных сапог по испещренному острыми лучами полу. После каждого коленца он смотрит на бога, улыбается ему, раскидывает руки, опускает голову на плечо; образ бога, окутанный бликами и тенями, оживает, молодой повстанец, танцуя, поднимается к алтарю, раскидывает руки, но живой человек бросается из сада к алтарю, вцепляется ему в горло, опрокидывает на ступени; вытащив девушку из-под лежащего на ней мужчины, он подкладывает ее под молодого повстанца, потом срывает образ бога, рвет его и бросает в огонь, разгорающийся у его ног. Широко шагая, он идет среди совокупляющихся тел, наклоняется, прикасается к ним ладонью; они замирают от прикосновения, кровь закипает в их жилах. Человек возвращается в сад, присаживается на корточки, говорит со змеей, свернувшейся у его ног; змея разворачивается на горячих камнях, ползет по саду; цветы, покрытые росой и насекомыми, сохнут за ее следом, камни теряют свой блеск; змея снова проскальзывает в собор, толкая перед собой пучок цветущей травы.
Читать дальше