Пьер Гийота - Могила для 500000 солдат

— Тивэ, ты не слышишь меня? Не видишь?

Глаза молодого человека открыты, вши грызут его бритую голову. Ксантрай поднимается, трет руки и колени.

Водители, солдаты сопровождения и минеры умываются; вокруг умывальника блестит грязь. Тивэ гладит свою голову, ощупывает порезы, оставленные бритвой парикмахера:

— Обрить его наголо.

Когда офицер вышел, гражданский парикмахер положил бритву и вытер лицо:

— Господин Тивэ, я не могу… Офицер возвращается:

— Обрить предателя.

Я улыбаюсь, наклоняю голову, парикмахер дрожит, бритва скоблит мою голову, царапает ухо, офицер давит мои босые пальцы красными кожаными ботинками; парикмахер вытирает руки полотенцем, повязанным вокруг моей шеи, падающие срезанные волосы щекочут мне уши и нос, цепляются к бровям, мама, я не хочу, чтобы парикмахер срезал мою челку, мама садится в кресло, гладит меня по колену, достает журнал, раскрывает его на коленях; за перегородкой Вероника стоит со своей тетей, парикмахерша тихонько подталкивает ее, Вероника подает мне в зеркало какие — то знаки; срезанные волосы цепляются за петли моей рубашки; мама выходит без своей сумочки, она идет под дождем вдоль реки; парикмахер оглядывается, кладет ладонь на теплую фланель моих штанов, его рука ползет по моей ляжке, я смотрю на Веронику, это она меня ласкает, мама кричит и плачет под дождем, докеры катят по грязи рулоны колючей проволоки; мама кусает свой намокший шарф; рука парикмахера протискивается между моих ляжек, я отталкиваю его руку, другая рука спускается по моей груди, мое колено наталкивается на мраморную плевательницу, она пошатнулась, парикмахерша оглядывается, ладонь парикмахера по-прежнему покоится на моей трепещущей груди, мама вытирает туфли под дверью, она входит, уже темно, она хватает мои ручки своими мокрыми ладонями, я спускаюсь с кресла, мама платит парикмахеру, он подталкивает меня к двери, мама уводит меня по темным улицам к реке. Докеры греются у костров из угольной пыли; они свистят; мама берет меня на руки, она погружается в туман, взбирается на мол, бежит по бетону; скалы покрыты снегом, я вырываюсь, мама прижимает меня к груди, я кусаю ее ладонь; буксир с горящими иллюминаторами, отбрасывающими блики на черную маслянистую воду, выходит из лимана; мама прыгает, я кусаю ее ладонь, она отпускает меня, я падаю на лестницу, мама скатывается по скале в море, ее покрывает пена, я бьюсь на ступенях лестницы, мамина голова качается на волне, ее руки скользят по гладкому блестящему утесу; буксир поворачивает, матросы выбегают на палубу, спускают шлюпку, прыгают в нее, гребут к молу; меж облаков зажигаются звезды; моя голова лежит в луже желчи; матрос выпрыгивает на лестницу, берет меня на руки, целует меня в щеку и в лоб; другие матросы веслами вытаскивают мамино тело на большой плоский утес; мои ноги и спина разбиты, матрос бежит по молу, пересекает порт, перепрыгивает через шлагбаум, солдат преследует его, матрос останавливается перед освещенной палаткой, из нее выходят два солдата, они приподнимают полог палатки, матрос укладывает меня на походную кровать; на центральном столбе покачивается фонарь; кровь отливает от моих рук, от моего сердца; солдаты говорят по телефону, трут мои руки, укрывают меня с головой, раскрывают защитного цвета снарядные ящики…

Джипы и грузовики трогаются с места; Тивэ, оглушенный и ослепленный рассветным солнцем, закрывает лицо гимнастеркой, больше на нем ничего нет; навозные мухи скребутся под отдушиной, они вылетают, садятся на тело, на член, залезают в прядь волос внизу живота, шевелят волоски; Тивэ вздрагивает, раздвигает ноги, утренний бриз холодит его ляжки и промежность, облепленную мухами…

Вероника откидывает волосы назад, я трогаю их, погружаюсь в них головой; Вероника оборачивается, берет мою голову руками:

— Ксантрай поцеловал меня в саду.

Я обнимаю ее за талию, кусаю в губы, ее груди катаются, мнутся под моей грудью, она отталкивает мои руки, я целую ее веки, ее рука гладит меня по спине, по поясу, ее веки пахнут тиной, я лижу их; моя расстегнутая рубаха мокра от пота:

— Когда ты мне дашь своего молока?

— Прежде возьми мою кровь.

Она смеется, я опрокидываю ее на диван.

Ветер перебирает страницы книг на столе, катает карандаши, я целую ее губы сквозь волосы; моя ладонь пролезает под ее платье, накрывает ее правую грудь, она дрожит, трепещет, нагревается под моей ладонью, я накрываю другую грудь, нежно ласкаю ее, я расстегиваю платье, целую сосок, Вероника тяжело дышит подо мной, я сосу ее грудь; окна в парк открыты настежь; Ксантрай бродит по высокой траве с ружьем в руках.