Вадим Кожевников - Это сильнее всего [Рассказы]

— Подавай! — со стоном повторил Гладышев и выругался.

Этот подавленный стон словно образумил Похвистнева. Тот вскочил, бросился к дверям и живо проговорил:

— Степа, друг, ты потерпи, я сейчас. — И выбежал на улицу.

— Подавай, сволочь! — хрипел Гладышев, силясь дотянуться до коробки с дисками.

Похвистнев бежал, не обращая внимания на визжащие вокруг него пули. Мина разорвалась у самых ног. Осколки каким-то чудом перелетели через голову.

Он бежал без пилотки, с белым от известковой пыли лицом и слезящимися, невидящими глазами.

Сослепу он провалился в траншею и упал на немецкого пулеметчика. Борясь с ним, он задушил его голыми руками. Выбравшись, он продолжал бежать дальше, не замечая, что лицо его порезано ножом.

Когда Похвистнев вернулся с бойцами в разрушенное здание нефтелавки, он увидел Гладышева, лежащего лицом на теплых расстрелянных гильзах. Коробки с дисками Гладышеву удалось подтянуть к себе, набросив на них поясной ремень.

Заметив Похвистнева, Гладышев повернулся к нему почерневшим лицом и хотел плюнуть. Но снова в изнеможении он упал на расстрелянные гильзы.

Бойцы не смогли приподнять балку. Только с помощью тягача им удалось освободить раздавленные ноги Гладышева.

Вот все, как было.

Теперь на партийном собрании мы разбираем заявление Гладышева.

Лунный свет проникает сквозь редкие белые стволы деревьев, как белое зарево осветительной ракеты.

А Похвистнев — вот он стоит перед нами, подавленный, и в глазах у него слезы.

1942

В небе, высоком и чистом, сияло сильное, горячее солнце. Курчавые виноградники застыли по склонам гор золотой лавой.

Тысячи людей стояли в тот день по обе стороны дороги. На лицах — напряженное ожидание, глаза устремлены туда, где дорога, сужаясь, исчезает в коричневом камне гор.

Шоссе напоминает сухое русло канала. И лица словно истомлены жаждой. Никто не спускает глаз с шоссе. Так ожидают труженики земли: вот-вот хлынет прозрачный поток могучей реки, которому годами непомерного труда, горя, страдания люди пробивали новый путь сквозь камень гор. Этот поток оживит их землю, принесет счастье.

И был этот поток из железа и стали.

Растирая серый камень дороги, шли танки, орудия, в цельнометаллических грузовиках сидела пехота. В туче поднятого праха земли, двигалась Красная Армия. Так густа была эта туча, что танки и бесчисленные машины шли с зажженными фарами. И когда они въезжали в города, на улицах и в домах днем зажигались огни.

Жители бросались к машинам, взволнованные и потрясенные, обнимали воинов, дарили им цветы.

И таким же гремящим, словно пробившим горы, потоком приблизились колонны к голубому шоссе, ведущему к главному городу, жители которого вышли на дорогу с рассвета. Люди кинулись навстречу, бросали цветы, бежали за этим потоком, как бегут люди вслед за водой, спасшей их землю от смерти.

У входа в город стояла триумфальная арка, увитая гирляндами. На вершине ее пламенели красные цветы. Они сплетались в надпись: «Добре дошли, наши освободители!» Весь город и даже разрушенные, похожие на рассохшиеся скалы, дома его были украшены флагами и цветами.

Когда в улицы вошли советские войска, на шоссе, уже опустевшее, донесся из города крик счастья. И в это время по шоссе шли две женщины, поддерживая друг друга, прижимаясь друг к другу. Они плакали от счастья, как умеют только женщины. Одна из них — совсем старая, седая, вся в черном. Другая — моложе, но в темных ее волосах яркая седая прядь, словно шрам страдания и боли. Обе они, обессиленные радостью, не поспевали за ликующим народом, бежавшим вслед за колоннами войск, отстали и остались на шоссе вдвоем.

И они шли к городу, певшему от счастья. На пустынной, накаленной солнцем земле эти две одинокие женщины казались матерями всего болгарского народа, ибо они, потерявшие своих сыновей, как матери, радовались счастью своего народа.

Старуха была Стефа Христова. Ее мужа и старшего сына схватили во время налета на немецкую комендатуру. Оба были ранены. Палачи отрубили голову сыну. Обезглавленное его тело привязали к коню. Старика-отца живым прикрутили к седлу другого коня и голову сына повесили на грудь отца.

Так их возили жандармы по горным селеньям и, наконец, привезли в их родную деревню.