Вадим Кожевников - Это сильнее всего [Рассказы]

И когда бригадир Самарь приходил будить Трохима Божко на работу, он нигде не мог его найти.

Но если бы Самарь поглядел под кровать, то он нашел бы там Трохима, спящего на кожухе, с деревяшкой в зубах, чтобы храпом не выдать своего присутствия…

Но то было раньше, и я не буду терзать Трохима напоминанием о его постыдном прошлом.

Трохим проснулся первым. Он пошел в конюшню и поговорил там со своим конем. Потом он опробовал буккер, подвинтил ключом гайки к жирному железу и отправился умываться, чтобы изумлять всех своим бодрым видом.

Бригада вышла на массив. И все увидели перед собой распростертую степь. Необозримую, прижатую с боков краями прохладного неба.

На крыше стана развевалось восемь знамен. Розовыми журавлиными крыльями трепетали знамена. Они напоминали бригаде о счастье девятого знамени.

В первой борозде пошел Самарь.

Он клал сырые плахи земли впереворот — так что гряда заходила на гряду, — показывая всем мастерство качественной вспашки.

Четырнадцать дней работала бригада Самаря. Четырнадцать раз поворачивалась земля, подставляя то один, то другой морщинистый бок солнцу. На пятнадцатый день, когда небо стало мрачнеть сумраком и наступила неотвратимая ночь, бригада Самаря выполнила сев на девяносто два процента — осталось каких-то восемь процентов; дрожащая тонкая стена отделяла бригаду от заветного знамени.

Посоветовавшись с бригадой, Самарь решил окончить сев.

Свежие, чисто вымытые звезды сверкали. Но луны еще не было. Она вызревала где-то в темных глубинах.

— Товарищи, — сказал Самарь, — будем пахать с фонарями. Отсталые колхозы — те дня через два луной будут пользоваться, ко мы, как передовые, не должны рассчитывать на небесную канцелярию.

И все с ним согласились.

И еще сказал Самарь, обращаясь к своей бригаде, что лет ему много. И, может, это есть его последняя пахота, и потому он просит дорогих производственников выполнить ее так, чтобы, вспоминая ее, он имел счастливую старость.

Черный ветер задувал фонари. Но люди терпеливо переносили озорство ветра и зажигали их вновь.

Чтобы не думать о сладком сне, Трохим Божко орал песни, раздражая лошадей испорченным голосом.

С краю посветлевшего неба стало всплывать пунцовое солнце.

Бригада Самаря покончила с севом. Усталые люди счастливо ухмылялись. Они требовали от Самаря, чтобы он сейчас же сел за составление рапорта, наполнив его хвастливыми, ликующими словами.

Но Самарь без проверки пахоты не хотел составлять акта.

Он взял с собой звеньевых и пошел оглядывать массив.

И вот что увидел Самарь.

На участке пахоты Федора Копья, могучего мужика с тихими голубыми глазами, он нашел четыре огреха. Четыре печальных островка, обойденных споткнувшимся плугом.

— Опозорили вы меня на веки вечные, — сказал Самарь. — Так пускай эти пятна останутся до приезда нашего секретаря райкома, товарища Борисенко. Пускай он меня и всех заклеймит позором.

Звеньевые, тоскуя, стали умолять Самаря позволить им стереть эти позорные пятна — вспахать их. Но Самарь не хотел давать пощады своему самолюбию и был непоколебим. Тогда к Самарю подошел красный партизан Давид Тырса.

— Самарь, — сказал он, — не упрямься, старый черт.

Но Самарь упрямился. Тогда огорченные люди пошли спать, чтобы видеть во сне дурные сны.

Пошел с ними и Самарь на старческих ногах.

Самарь никак не мог уснуть. Он закутывал голову тулупом, жмурился так, что болели веки, но сон не хотел посетить.

Долго мучился так Самарь. И Самарь не выдержал. Он вышел из спящего стана, таясь от людей, взял лопату, пошел в тихую степь и, найдя там четыре огреха, вскопал их. Сделав это, он улыбнулся, поглядел на летящих самолетным звеном журавлей и пошел спать.

1934

Под сараем копошился сумрак. Утром в щели влезали голубые полосы света, в них роилась пыль.

Темнота пахла теплым тленом, куриным пометом, материнским теплым брюхом. Щенята, кусая сосцы, месили вымя мордочками, они топтались на нем, сердито визжали.

Мать лежала на боку с закрытыми глазами.

Когда мать начинал томить голод, она вставала, осторожно стряхивала щенят и уходила. Возвращалась, вновь наполненная молоком.

К сараю приходил человек, садился на корточки, звал: