К. Цетник - Дом кукол

Нары стояли перед ним пустые, высокие. Когда лагерники вернутся с работы, они обнаружат его лежащим на земле, как нашли еврейского старшину в лагере Сакрау. Он лежит голым или на нем белый врачебный халат? Голос Даниш кричит: «Гарри!!! Гарри!!!» Он, наверное, спятил с ума! Но он ведь видел и слышал! Откуда могла сюда попасть Даниш? Но он ведь наяву видел глаза Даниэлы! Он, видимо, рехнулся! Нет, ведь слышал же он в самом деле ее голос, ее крик: «Гарри!..» Ее зов до сих пор звенит в его ушах. Что же случилось с ним потом? Где он сейчас? Одно он четко помнит: машина остановилась около мертвецкой. Он ждал ее, чтобы попрощаться с Занвилом Люблинером. Он помнит и слышит еще тарахтенье мотора приближающейся машины. Нет! Это не сон! Потом он таскал мертвецов. Он взбирался в кузов машины…

Когда он выберется отсюда, ему надо будет в первую очередь зайти к семье Занвила Люблинера и сказать им, что их отец не сдох, как протухший мозельман. Для него клятва — свята! Чумовая зараза, чумовая зараза… Что же случилось с ним потом? Куда вез его автомобиль? Где он встретился с глазами Даниэлы?

Он вдруг ощутил страшную боль вокруг глаз. Со всего тела, с кожи, с корней волос струилась боль к глазам. Слезу… Пожалуйста, одну единственную слезу…

Изо всех сил Феля стискивала плечи Даниэлы, прижимая ее к стене уборной. Феля чувствовала, что может справиться с ее телом, но душа Даниэлы ей не подвластна. Даниэла вырывалась из рук подруги, она хотела выйти в ночь, к смерти.

Напрасны слова, бесполезны уговоры. Приближается что-то страшное, непоправимое.

За мостом, над кронами деревьев, в небе плывет луна. Она выглядит шутовски — на макушке острый колпак, бородка козлиная, старая, длинная. Рваные облака, как прозрачная белая вуаль, заслоняют ей дорогу, но луна рассекает их и бежит дальше, повисая над площадью экзекуций.

Справа, напротив барака «Ка-бэ», круглое озеро, распластанное на земле, как голова человека, а деревянный мост, как удушающая петля вокруг шеи. Глаза Даниэлы горели неестественным огнем, губы шептали:

— Гарри стоит в белом облаке…

Из закрытой половины барака «Ка-бэ» вблизи моста доносился странный шепот, тихое причитание, как плач сумасшедшего.

Глаза Даниэлы смотрят на озеро. Башенка часового на мосту погружена в тень и скрыта от взоров. Кругом — черное и красное вперемешку… Гарри стоит в белом халате, укутанный облаком…Он смотрит на нее… Он привязан к облаку… В центре озера, на границе черного с белым, на фоне черной ночи, белеют два белоснежных лебедя. Они глядят на нее, зовут ее…

Она боролась с Фелей у полуоткрытой двери уборной.

Тут скоро все с ума сойдут. Конец всем надеждам. Феля сама помогла ей пробраться в Нидервальден. Кто мог все заранее предвидеть? Судьба Ципоры Шафран уготована и для Даниэлы. Все тут спятят с ума. Даниэле не миновать площади экзекуций. Так же, как Ципора Шафран, она будет здесь убита.

Феля разжала руки.

Теперь Даниэла перестала дрожать, не рвалась вперед. Она стояла выпрямившись, успокоенная, и упорно смотрела в лицо Фели, будто только-только увидела ее. Она протянула руки к Феле: в одной руке тетрадь, в другой — медальон.

— Передай это как-нибудь моему брату в Нидервальден… — попросила она.

Рассерженная Феля взяла из протянутых рук тетрадь и медальон, повернулась и побежала в уборную. Ей захотелось выбросить все это в яму. Сентиментальная просьба Даниэлы была ей непонятна и рассердила ее. Взгляд Даниэлы преследовал ее, не оставлял ни на минуту. Это был незнакомый ей, чужой, пронизывающий взгляд, перед которым невозможно устоять. Феля не решилась бросить дневник и медальон в яму уборной; она вернулась и кинула их подальше в угол барака.

Когда она снова подошла к двери уборной, Даниэлы там уже не было.

Тень ее в белой ночной рубахе приближалась к озеру и уже вошла в красный круг просторного шоссе.

Феля прислонилась к косяку двери. Ее глаза следили за удаляющейся тенью, словно желая остановить эту движущуюся тень, не дать ей идти дальше. Даниэла была теперь открыта всем вышкам часовых, раскинутых по длине шоссе. Достаточно малейшего окрика — не миновать тогда несчастья! Так или иначе, это неизбежно случится. Невозможно уже предотвратить беду. Нет больше выхода. Вот часовой приближается, еще секунда!..

Из темноты выползает черная фигура эсэсовского часового. Словно клык в зеве ночи. Он направляет ружье медленно, осторожно. Он еще не верит своим глазам, он еще не верит в привалившее ему невзначай счастье — три дня дополнительного отпуска плывут ему навстречу. Они уже лежат у него в кармане.