Андрей Орлов - Черный штрафбат

Народ оживился, потекла беседа. Как и следовало ожидать, «политических» в штрафной роте не держали.

Уголовный элемент — особо тоже. Так, мелкую шантрапу. По приказу Наркома обороны № 227 от 28 июля 42-го года позволялось направлять в штрафные роты гражданских лиц, осужденных за средней тяжести уголовщину, но в 1 — й штрафной роте это как-то не практиковалось. Приземлялись в ней исключительно военнослужащие 45-й стрелковой дивизии. Ефрейтор Федор Игумнов загремел в дисциплинарное подразделение из пехотного батальона за самовольное оставление воинской части — никакое не дезертирство, подумаешь, за самогоном на хутор рванул под покровом ночи. Не для себя старался — для боевых товарищей. Товарищи и сдали его, когда на построении обнаружилось, что Федора нет. Зам по строевой помчался в деревню, а Федор пьяный в дым дрыхнет в обнимку с колхозной бабой — изготовителем и распространительницей того самого дурманящего зелья. Как случился такой конфуз, он не помнил. Бес попутал. Обнял бутыль, собрался бежать в родную часть, да выпить предложила коварная обольстительница. Дескать, какой же ты самостоятельный мужик, если выпить с «девушкой» не можешь? Выпили раз, выпили два, поступило предложение о совместном грехе… Даже судья ржал, когда зачитывал приговор. А что поделать? Закон суров. И греховодничал Федор не просто так по простоте душевной, а обменивал самогонку на ящик тушенки, который какое ни есть, а государственное имущество. Впаяли три месяца, винтовку в зубы и вперед — искупать. У Гурвича преступление еще тяжелее. Уснул на боевом посту. Спать хотелось сильно. А поскольку, пока он спал, боевых действий поблизости не было, оттого и дали не расстрел, а штрафную роту, за что и был премного благодарен родной Советской власти. Претензий не имел, не написано в правилах гарнизонной и караульной служб, что разрешается спать на посту. Ванька Чеботаев просто струсил. А ведь не первый раз в атаку ходил. В те разы вроде ничего, даже штыком помахал (не убил, правда, никого), а когда на Калиничи наступали (они еще у немцев были), хреново как-то сделалось от воя снарядов, зарылся в землю. А после сам от стыда чуть не умер. Так и объяснил бойцам из войск НКВД по охране тыла действующей армии, что сзади шли и пинали по ногам — мол, помутнение нашло. Но опять же закон суров. Костюк Геннадий Матвеевич — старший сержант интендантской службы, коммунист с пятилетним стажем, душой и телом преданный Советской власти, загремел в штрафбат за проматывание и кражу военного имущества. Со всеми интендантами такое случается — не человек красит должность. И неважно, какой у него стаж в ВКП(б). Причем украл и промотал Геннадий Матвеевич совсем немного — ящик гранат. Сбагрил украинскому зажиточному крестьянину (такие случаются в отдаленных хуторах, где не ступала нога советского ответственного работника) в обмен на изделия из серебра и злата. Позднее выяснилось, что гранаты понадобились крестьянину не за тем, чтобы рыбу глушить, как объяснил он доверчивому интенданту. А имелись у крестьянина темные связи с украинскими националистами, которых развелось как грибов. В общем, дело темное. Светила Геннадию Матвеевичу измена Родине с причитающейся «стенкой», но выпутался, вернее, выпутали — одному из судей военного трибунала он оказывал маленькие услуги (характер услуг не сообщался), и тот оказался не последней сволочью…

Подошли еще двое — Ралдыгин и Липатов. Обоим чуть за тридцать, оба из Москвы. Один шоферил до войны — работал в автохозяйстве, другой был мелким чиновником в районном комитете комсомола и большим пропагандистом здорового образа жизни в молодежной среде. Первого призвали в армию в сентябре 42-го, второй сам пошел в 41-м. Ралдыгин ленивый, степенный, неспешный, Липатов живой, кусучий, въедливый. Вернее, был таким, пока не загремел в штрафную роту за невыполнение приказа. Приказ был так себе — сопроводить из части в часть важного проверяющего из штаба дивизии и проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Пролетающий мимо по своим делам «юнкере» не удержался от соблазна погоняться за одиноко пылящей по фронтовой дороге полуторкой. От проверяющего (да, собственно, и от полуторки) осталось мокрое место. Липатов выпрыгнул из кузова, нырнул в водосток, а когда выбрался оттуда, перед глазами открылось то самое мокрое место. Трибунал мучительно размышлял, что бы ему инкриминировать — халатность, шпионаж, обвинение в диверсионной деятельности; решил ограничиться «невыполнением приказа». Ралдыгин охранял склад горюче-смазочных материалов. А позднее выяснилось, что именно в ту ночь со склада умыкнули две бочки солярки. Он мог поклясться — во время несения службы ни одна крыса на склад не заходила. Но факты были неумолимы — до заступления на пост солярка была. После сдачи поста — не было. Просто мистика какая-то. Поклонников потусторонних сил среди членов трибунала не оказалось, и Ралдыгину вкатили по полной — три месяца. Теперь он постоянно думал о том, куда же могла пропасть окаянная солярка (по двести килограмм в каждой бочке), если склад был закрыт на амбарный замок, а сам он полночи расхаживал возле ворот и провалами памяти не страдал.