Андрей Орлов - Черный штрафбат

Заседание военного трибунала 45-й стрелковой дивизии проходило в частично сохранившемся актовом зале районного дома культуры. Без всякой помпезности — стол, покрытый зеленым сукном, трое членов военного трибунала с равнодушными лицами — перед каждым стопка дел в новеньких картонных папках (дела рассматривали так быстро, что папки не успевали помяться). Напротив — подсудимый, за спиной двое надутых охранников. Дела решали поточным методом — без задержек и утомительных доследований. Полчаса на каждого обвиняемого. «Очередники» поджимали. У судей масса работы — военный трибунал при дивизии имеет право выносить приговоры всем военнослужащим вплоть до командира роты. В ушах звенело, и плохо доходило, что вообще происходит. «Военный трибунал рассматривает дело в составе трех постоянных членов — майора Рябинина, майора Долгопрудова и члена военного совета 45-й дивизии подполковника Проничева. Слушается дело сержанта Зорина Алексея Петровича, обвиняющегося в нанесении тяжелых увечий заместителю начальника оперативной части разведотдела дивизии майору Глахотному…»

И все по накатанной колее. Разъяснить обвиняемому сущность обвинений. Выяснить его отношение к совершенному преступлению. Выслушать показания подсудимого и его последнее слово. Посовещаться, написать приговор, объявить во всеуслышание…

— Зорин Алексей Петрович, по совокупности предъявленных вам обвинений, учитывая тяжесть содеянного и обстоятельства военного времени, вы лишаетесь воинского звания сержант, полученных наград и приговариваетесь к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Приговор трибунала окончательный и кассационному обжалованию не подлежит. Приговор вступает в законную силу с момента его провозглашения и немедленно приводится в исполнение. Зорин Алексей Петрович, вам понятен смысл судебного постановления?

В ушах звенело все громче, насыщеннее. Он надеялся, что не сильно изменился в лице. Хотя какая теперь разница? Даже кивнул — так точно, товарищ подполковник. Автоматчики повели его из зала — ноги шли, он мог дышать, хотя и не сказать, что полной грудью. А за спиной звучало:

— Слушается дело капитана интендантской службы Муромова Олега Борисовича, обвиняемого в растрате вверенного ему имущества…

А вот немедленно привести в исполнение не вышло. Решили, видимо, дождаться окончания рабочего дня, чтобы всех разом, и не гонять ради каждого подонка расстрельную команду. Его втолкнули в подвал под районным очагом культуры, где под мутной лампочкой в пыльном помещении обретались несколько таких же несчастных. Истерично хихикал чубатый паренек — погоны ему отрывали буквально с мясом, воровато косил по сторонам. Вроде затихал, а через несколько мгновений снова начинал хихикать. Сновал челноком туда-сюда и не смотрел на окружающих мрачный мужчина с офицерской осанкой. Полноватый дядька в выцветшей гимнастерке, немного похожий на покойного Цыгайло, сидел в углу на коленях и тихо молился — осенял себя щепотью, шептал что-то невразумительное.

— Нет, ты скажи, это поможет? — приставал к нему белобрысый, смертельно бледный солдатик — видимо, дезертир (а может, в бою ошалел от воя снарядов, да не в ту сторону побежал). — А что будет, если я тоже помолюсь? Ну, ты скажи, что будет? Ну, будь человеком, скажи… Я же в Бога никогда не верил, ни одной молитвы не знаю, в нашей деревне и церкви-то не было, но если надо, я поверю… Обойдется тогда, скажи?… — Не дождавшись ответа, он затравленно смотрел на присутствующих. — Мужики, а как это, кто-нибудь знает? Пальнут по нам — а что дальше-то с нами будет? Мы где-нибудь окажемся, нет?… Ну, там, в раю или еще где-нибудь…

В закрытую дверь долбился веснушчатый парень в рваной гимнастерке.

— Эй, охрана, будьте людьми, дайте закурить! Жалко вам, да? Нас кокнут, а вы папироску пожалели? Поимейте сострадание, ребята! Курить хочется — мочи нет!… Да понимаю, что не положено, но войдите в положение, когда еще удастся покурить?…

— Да кончай ты долбиться! — раздраженно прикрикнул мужик с офицерской выправкой. — Чего разбуянился? К стенке поставят — может, и дадут пару раз дернуть. Не совсем же они звери.

— Думаешь, да? — с надеждой повернулся конопатый.

Заскрежетали запоры, втолкнули еще одного страдальца — видимо, капитана интендантской службы. Закурить не дали, заперлись на все засовы. По лицу осужденного текли слезы, он стирал их кулаком вместе с соплями, моргал жалобными глазами.