Владимир Порутчиков - Брестский квартет

— Дело серьезное…

Затем Крутицын, попросив жену «полить», вышел с ней на двор, где, обнажившись до пояса, с фырканьем и брызгами умылся. Когда он, посвежевший и приободрившийся, вернулся в дом с полотенцем на крепких плечах, Брестский заметил на шее у него небольшую ладанку и позолоченный крестик.

Переодевшись, Крутицын сразу же прошел к своему тайнику в саду. Из коробки он вынул лишь пистолет, а остальное снова спрятал. Маша тем временем успела вымыть и накормить Таю, и вскоре разрумянившаяся, умиротворенная малышка заснула у нее на руках.

Ближе к полудню, когда через N потекли отступающие войска, а долетающая с запада канонада стала явственно приближаться, во двор Крутицыных зашел офицер-пограничник. Маша как раз мыла на улице посуду, а мужчины совещались в доме, что делать дальше. Так и не посаженный на цепь Каррубо с грозным отрывистым лаем бросился к вошедшему, никак, подлец, не среагировав на испуганный окрик хозяйки и звон выпавшей из ее рук тарелки. Но пограничник не только не выказал никакого страха, а даже напротив — обрадовался, увидев перед собой здоровенного пса.

Негромко, по-особому свистнув, мужчина посмотрел на него странным завораживающим взглядом, и Каррубо, вместо того чтобы налететь на непрошенного гостя, вдруг доверчиво ткнулся носом в протянутую ладонь и завилял хвостом. К ним подбежала изумленная Маша. «Чудеса», — чуть было не воскликнула она, хватая пса за ошейник и вопросительно глядя на офицера.

— Водички бы… — попросил тот и улыбнулся.

Улыбка у него вышла какая-то виноватая, и Маше почему-то подумалось, что офицеру стыдно за происходящее, за это поспешное, больше похожее на бегство отступление. Выпустив, к радости пса, ошейник, она бросилась в дом за водой.

Воспользовавшись отсутствием жены, выглянувший на шум Крутицын тут же спустился с крыльца и о чем-то вполголоса заговорил с военным. Говорил счетовод недолго, но чрезвычайно взволнованно, на что пограничник, облизнув сухие губы, только отрицательно мотнул головой. Лицо Крутицына пошло пятнами. Он хотел было еще что-то сказать, но тут вернулась Маша с запотевшим ковшиком, и счетовод, сразу же оборвав свою речь, стал с рассеянным видом теребить верхнюю губу.

Некоторое время военный жадно пил, проливая воду на гимнастерку и кося глазами то в сторону забора, за которым уже проходили последние солдаты, то в сторону расстроенного счетовода.

— Большое спасибо, хозяйка, — сказал он наконец и, вернув ковшик Маше, заторопился к выходу, явно пытаясь избежать дальнейших расспросов. Уже у калитки офицер вдруг обернулся и добавил, обращаясь к Крутицыну: — Простите меня, товарищ, не имею права. Хотя люди нам действительно нужны.

Чувствуя на себе пристальный взгляд Маши, Крутицын подождал, пока пограничник не скроется из виду, и только после этого решился посмотреть на побледневшую жену.

— Ничего не говори. Так надо, — сказал он тоном человека, уже принявшего решение. — С этими или другими я все равно уйду воевать с немцами. Лучше помоги собраться…

— И я с вами, Сергей Евграфович! — отозвался с крыльца Хохлатов.

Крутицыны прощались уже второй раз за сутки. Но в отличие от того, ночного прощания, Сергей покидал дом по собственной воле, влекомый чувством офицерского долга, которое всегда жило в душе бывшего поручика, изначально выученного и призванного защищать свое Отечество, а не просиживать штаны в правлении племхоза.

«Господи, как давно я не говорил ей ласковых слов! Неужели разучился?» — испугался вдруг Крутицын, привлекая к себе жену и глядя в ее набухающие слезами глаза. За спиной уже висела котомка, в которой заботливой рукой Маши было уложено все самое необходимое: смена белья, бритва, еда. В правом кармане тужурки лежал наградной револьвер. Наган, взятый у энкэвэдэшника, Крутицын отдал Хохлатову. С молчаливого одобрения мужа Маша собрала котомку и его, как ей казалось, жуликоватому спутнику.

Тронутый до глубины души этой заботой Брестский, деликатно отвернувшись, стоял сейчас около забора и с деланным интересом изучал уже опустевшую улицу. Решившись идти вместе с Крутицыным, он преступал воровские законы, но преступал их осознанно, ибо страстно желал отомстить за мать, за друзей, за маленькую девочку Таю, в одночасье потерявшую родителей. О том, что будет после, Дима старался не думать, считая это неблагодарным и бесполезным занятием.

— Маша, родная, единственная… — начал было Крутицын, пытаясь сказать то самое, что ободрило, вдохнуло бы силы в его уже захлюпавшую носом жену.