Андрей Тургенев - Спать и верить.Блокадный роман

— И как бы ты ее назвала?

— Не знаю… Это же работа целая по науке! Надо изучить, по мифологии посмотреть. Чтобы соотносилась с теми, что есть. И при этом по поэзии, убедительно, а не только по науке!

Варенька обошла небольшой, подростковый может быть, труп, почти не обратив. А еще недавно на все обращала.

— Варя, тебе ведь нужна теперь работа?

— Да-да-да, конечно, Максим Александрович!

— У нас в Доме ученых… а я Дом ученых курирую… может освободиться вакансия — вот как ты работала. Машинистки.

— Я бы так просто счастлива была, Максим Александрович!

Вечером Максим не сдержался, вызвал-использовал комсомолку.

ЭЛДЭУ отвечал за лекции, которыми потчевались в порядке скрашивания будней военные части и экипажи кораблей. Именно ЭЛДЭУ распределял наряды, какого ученого с чем куда послать. Ученые канючили эти лекции как манну: не из-за грошового гонорара, а потому что в частях-на кораблях как правило благодарили обедом-ужином. Случались случаи, что не благодарили, и тогда ученый плелся свояси хлебать, обтекая и матюгаясь, понурый, но это редко. Общественный договор состоял в том, чтоб кормить.

Рацкевич устроил Максиму разнос за репертуар («Ушаков хорошо, сука, хороший был адмирал, Ледовое побоище — самый цимес. А вот, сука, „Современный Афганистан“? Зачем, кому нужен? Поэзия Байрона? С каких кулей она прикорячилась?»), велел наладить.

Максим наладил, оставил чего попатриотичнее, в спорных случаях вроде Байрона велел идеологично расширять названия темы: вроде «как критика буржуазного общества». И вот тут незалада: несколько дней не мог попасть к Рацкевичу. Порученец сказал, что Михал Михалыч перезагружен. Пришлось записаться на аудиенцию, прямо в книге записей. Это, конечно, много тревожнее любого разноса.

Отчет о лекциях Рацкевич слушать-читать не стал.

— Да чо ты мне суешь, разобрался так разобрался. Думаешь, сука, я тебе не доверяю? Доверяю! Ты лучше что скажи — бухаешь, говорят, свыше крыши?

На это Максим не нашелся, вопроса не ожидал.

— Дело твое, ясный пень, — щелкнул суставом Рацкевич. — Бухай пока жало не треснет. Я сам не брезгую, ты видал. Но помни, масквич, спрос с тебя как с масквича по самые яйца, и если чего не то, шкуру с тебя срежу тонким ножичком, как с яблочка. Ферхштейн?

— Да, товарищ генерал.

— А про это письмо в бутылке что думаешь?

— Мм… Непонятно что и думать, товарищ генерал. Безумец, наверное. Нельзя же всерьез рассчитывать, что бутылка доплывет до Германии…

— Безумец, сука? А может шутник?

— Какой же это должен быть шутник…

— Остроумный, сука! Вот типа меня. Или тебя. Это не ты писал?

— Товарищ генерал…

— Мое дело спросить.

Прямо у кабинета Рацкевича Максима выцепил Здренко, был странно радушен, предложил отобедать. Намеревался, очевидно, выведать что-то. Но помешал влетевший в столовую Паша Зиновьев, без субординации, невежливо плюхнулся на стул и зашептал Здренке:

— Филипп Филиппович, вы только представьте, рыбак-алкоголик, который, ну Сергеев, бутылку нашел — он у нас сидит до сих пор! Его оказывается и не отпускали!

— Сидит? — нахмурился Здренко. — Давно ж велено расстрелять. Непременно, непременно сейчас же распоряжусь.

— Расстрелять? — глаза Пашины выпучились.

— А что же, помилуйте, делать с ним? — всплеснул Здренко.

— Так он же ее нашел, в милицию принес, бутылку-то, — шептал Паша.

— Он письмо читал, Павел, любезный! Читал письмо! — Здренко постучал себя пальцем по бугру на правой стороне черепа.

— А-а…

— Он же рассказать кому может, голова садовая! Нет, вот молодежь… Всему учи, хе-хе, так сказать… Какая репутация пойдет о психологии ленинградцев? Письма Гитлеру пишем, а! В бутылках, твою наперекосяк!

— Нуда, так а…

— Строжайший существует приказ категорического свойства, — теперь и Здренко шептал. — Всех, знающих о существовании письма и тем более читавших его — всех! Под корешок, так сказать, под гребенку.

— Так… а… — Паша обвел взглядом присутствующих.

— Ты, что ли, о себе беспокоишься, хе-хе? Не боись, свои они и есть свои.

— Нет, я о… У меня же там сотня читальщиков!

— Ты о врагах народа печешься? — нахмурился Здренко.

— Там не у всех расстрельные статьи!

— Зато у всех, хе-хе, расстрельная ситуация. Смотри, если по городу поползут слухи о письме, Рацкевичу, хе-хе, поставят на вид, а мы, хе-хе, таких, извини за выражение, шомполов наперепробуем неприглядных… И кое-кто, думаю, лишится самого-с дорогого, что есть у человека…