Петр Лебеденко - Холодный туман

И тут только увидел под ним лужицу крови и почувствовал, как уже захолодело его тело, как оно безжизненно, совсем безжизненно, и Невзорова объял ужас, в нем и в самом все помертвело, и он долго сидел в сковавшем его оцепенении, продолжая держать в руках голову Дедкова и что-то говорить ему совсем невнятное, невразумительное, и ему казалось, что он сходит с ума от неожиданного потрясения. А потом он увидел в полутора шагах от Дедкова какую-то железную трубу, примерно с метр длиною, и труба эта была в крови, что, конечно, могло означать только одно: именно она явилась орудием убийства. Осторожно опустив голову Дедкова на пол, Невзоров, сам не зная зачем, потянулся к этой трубе, взял ее в руки и бездумно начал осматривать, как бы ища в ней ответ, кто и по какой причине лишил жизни его приятеля. Если бы он хотя бы на миг подумал о том, что оставляет на орудии убийства отпечатки своих пальцев, которые станут грозной уликой, он не стал бы этого делать, но Невзоров ни о чем таком не думал, не мог думать, потому что мысли его путались, ему то начинало казаться, что все, что они видит, это просто тяжелый сон и самое главное для него сейчас — очнуться, сбросить с себя страшное наваждение, и Дедков в тот же час заговорит с ним, засмеется и скажет: «И чего это мы вчера завелись как дети?»

Но Невзоров знал, что это не сон, не навалившийся на него кошмар, а реальность, Дедков действительно мертв, и хотя он это знал точно, поверить в это было очень трудно.

Вот так Невзоров и сидел у мертвого тела своего приятеля, сидел, чувствуя, как все сильнее щемит, печет сердце, сознавая, что надо как-то действовать, надо что-то предпринимать, но страх оставить Дедкова одного, хотя тот и мертв, оказывался крепче всего остального и не отпускал ни на минуту.

Наконец, он встал и медленно, пошатываясь, словно пьяный, вышел из мастерской и направился в отделение милиции. Оно находилось совсем рядом, раньше Невзоров проходил мимо него сколько раз, а вот сейчас нашел его с большим трудом, колеся по незнакомым переулкам и не догадываясь спросить у кого-нибудь дорогу.

И вот — суд. Невзоров сидит на скамье подсудимых, низко опустив голову и поднимает ее лишь тогда, когда или судья, или представитель обвинения, или защитник задают ему вопросы. Но отвечает он не сразу — смысл этих вопросов доходит до него не тотчас, он долго над ними думает, и это особенно раздражает представителя обвинения — неуравновешенного, вспыльчивого, весьма самонадеянного человека со странной фамилией Брик.

— Вы слышали мой вопрос? — почти кричит этот Брик Невзорову. — Почему же вы не сразу на него отвечаете? У вас со слухом нормально? Я еще раз спрашиваю: признаете ли вы себя виновным?

Невзоров тихо, очень тихо отвечает:

— Да… Но я его не убивал.

Теперь уже и судья возмущается:.

— Во-первых, отвечайте громко, чтобы вас можно было слышать. А во-вторых, как это понять: вы признаете себя виновным и в то же время утверждаете, что не убивали Дедкова. Ну?

— Я не убивал Дедкова… Но если бы между нами в тот вечер не возникла ссора, мы, наверное, вместе бы ушли домой и несчастья не случилось бы… Я так думаю…

— Вы так думаете, — едко усмехается Брик и повторяет: — Вы так думаете. А вот следствие не думает, а представляет суду неопровержимые доказательства вашей вины. На железной трубе, то есть на орудии убийства, обнаружены отпечатки ваших пальцев. Только ваших, ничьих других больше не обнаружено. Вы понимаете?

— Да. Я понимаю…

— Значит, вы держали эту трубу в своих руках, так?

— Да.

— Зачем? Зачем вы брали ее в руки?

— Я не знаю… Я не могу этого объяснить. Я не помню…

Все с той же едкой усмешкой Брик обращается к судье и к народным заседателям:

— Вы слышите? Он не может объяснить. Он ничего не помнит.

Защитник говорит:

— Подсудимого можно понять, он был потрясен, он не отдавал отчета своим поступкам.

— Правильно! — это из зала подал голос студент Балашов. — Разве можно не учитывать состояние человека в подобной ситуации?

— Я попрошу публику не вмешиваться в работу суда, — резко обрывает его судья.

Балашов умолк. Он понимал: все улики — против Невзорова. Но, глядя на него, Балашов не может поверить, что этот человек мог стать убийцей. Почему он не может в это поверить, Балашов не знает. Интуиция? Но она против явных улик кажется просто смешной. И все же Балашов уверен: Невзоров не убийца. Убийцы так себя не ведут. Они выкручиваются, они стараются запутать суд, они, наконец, не оставляют после себя таких явных улик. Да, именно в этом главное — они не оставляют на месте преступления таких явных улик. Дли этого надо быть безумцем. А Невзоров не безумец. Раскольников Достоевского действовал в состоянии полного аффекта, но и он постарался уничтожить все следы своего преступления… Что же мешало Невзорову уничтожить такие следы? Таких помех, судя по всему, у него не было. Значит, следствие ухватилось за первую попавшуюся, лежащую на поверхности, версию, отбросив в сторону всякие психологические нюансы. Защитник, как видно, тоже уверен в виновности Невзорова — он не защищает, а скорее топит своего подзащитного, подбрасывая «идею», что если Невзоров и совершил преступление, то совершил его в состоянии невменяемости, а потому и заслуживает снисхождения…