Петр Лебеденко - Холодный туман

— А потом? Сижу после полета вон в том капонире на чехлах, ни о чем таком не думаю, и вдруг перед глазами картина: идет бой, нас почему-то трое — я, комэск и Валера Строгов. И против нас — трое «фоккеров». Крутим в карусели — то мы их атакуем, то они нас, трассы — по всему небу. И все это я вижу так ясно, как вот вижу сейчас тебя. И слышу, как захлебываются пулеметы и бьют пушки. Головой встряхиваю, глазами лупаю, а ничего не исчезает. Встал с чехлов, закурил, прошелся туда-сюда, думал — пройдет. Нет. Только присел, опять все то же. Гонюсь я вроде за «фоккером», вот-вот догоню его и срублю, а в это время слышу голос Миколы: «Генка, слева „фоккер“, отверни!» Отвернул, да поздно. Вмазал этот «фоккер» в мою кабину, и чую я, как разваливается машина, мотор отвалился, потом — одно крыло, другое, и я уже не в самолете, а падаю, привязанный к сиденью, ветер в ушах, земля навстречу — огромная, страшная, но почему-то черная. Потом — удар, и чей-то голос: «Вот и все, Геннадий Шустиков, спета твоя песенка…» Да и сам я вижу, что спета. Не я это лежу на земле, а труп мой, даже на человека не похож…

Умолк Шустиков, вытащил папиросу, закурил, несколько раз глубоко, лихорадочно затянулся. Молчал и Денисио. Вспоминал. Что-то подобное однажды было и с ним. В Испании. Только не с таким печальным финалом. Но все же было. Потому ему не так уж трудно было понять Шустикова. Он сказал:

— Это пройдет, Гена. Пройдет, слышишь? Надо только стараться не думать об этом. Выбросить из головы. Это все нервы, понимаешь? Когда мы деремся с фрицами, то даже не чувствуем, как натянуты наши нервы. Чуть-чуть ударь по ним в те минуты — и все. И накапливается, накапливается в нас напряжение, слой за слоем, слой за слоем, как разная порода и горах. А потом — взрыв. Отгремит он, Гена, и опять будешь чувствовать себя нормально… Денисио говорил, говорил и видел: глядит летчик Шустиков мимо него, в глазах у Шустикова все та же тоска, и вряд ли Шустиков слышит то, о чем ему говорит Денисио. Вот он до самого мундштука докурил папиросу, швырнул ее себе под ноги, тут же закурил другую и неожиданно спросил:

— Ты веришь в предчувствия, Денисио?

— В предчувствия? Не знаю, Гена. Как-то не задумывался над этим.

— А я верю! — твердо проговорил Шустиков. — И раньше верил. Вот вылетаю на задание уже и мотор работает, и колодки механик из-под колес убрал, сейчас выруливать начну — и в это время, будто нежный такой, мягкий ветерок влетает ко мне в кабину, и так я его здорово ощущаю, и так мне приятно, и почему-то хочется — скорей, скорей взлететь и увидеть фрицев, чтобы тут же вступить с ними в драку. Сколько бы их там не было, мне плевать на них на всех, и знаю — вот так знаю, Денисио, что никто из них меня не срубит, руки у них коротки… Вот так было всегда, Денисио…

Шустиков остановился — рукой придержал и Денисио.

— Меня скоро убьют, Денисио, — сказал он. — Совсем скоро. Я это чувствую каждой своей клеткой. Чувствую до дрожи в теле… Нет, нет, Денисио, ты ничего плохого обо мне не думай — трястись перед фрицами я не буду. Как дрался, так и буду драться. Но… Это предчувствие потушило во мне что-то… Скажи, Денисио, ты меня понимаешь? Я знаю, все это понять трудно… Ты только не смейся надо мной, ладно? Я ведь по-дружески…

Микола Череда нелегко вздохнул:

— Да-а… Что ж будем делать, Денисио?

— Услать бы его на месяцок куда-нибудь в тыл. Выдумать причину. Да только… В полку как все это объяснишь?

— Вот именно, а если здесь? Михеич-то сработает за милую душу. Хотя бы недельку потянуть… Черт, почему воздухоплаватели почти все суеверные?

— Так это ведь не суеверие, комэск. Это сложнее.

— Да, это сложнее…

Прошло три дня. Михеич «сработал».

Возможно, летчики кое о чем и догадывались, но никто и виду не подавал, будто что-то подозревают.

Вечером в конце третьего дня командира эскадрильи Миколу Череду вызвали в штаб полка и приказали срочно вылететь на «У-2» в штаб дивизии, куда прибыло пополнение. Вместе с ним вылетал и штурман полка. Предлагалось и течение нескольких дней провести с молодыми летчиками практические занятия — ввести их в строй.

Временно командовать эскадрильей Микола Череда поручил Денисио. А на следующий день — рано утром в эскадрилью прилетел, тоже на «У-2», заместитель командира полна майор Усачев, человек сурового, можно сказать, жесткого склада характера, человек самолюбивый и властный. Прилетел, зарулил на стоянку, вылез из кабины и, небрежно бросив на крыло самолета шлем с очками, приказал встретившему его машину мотористу: