Борис Краевский: Повесть об одном эскадроне

— Бери обратно, хозяюшка, — распорядился Ибрагимов и зло сверкнул на солдат своими черными татарскими глазами. — А ну, «красные в душе», вываливай, что награбили, живо!

— Правильно, Ибрагимов, — поддержал его подошедший Дубов. — И обыскать получше надо.

А то, может, забывчивые есть, не вспомнят, в какой карман положили.

— Детушки, родимые, — спрашивал дед у всех красноармейцев, — парня тут не видели? Гришку?..

— Цел парнишка, с нами он, — ответил ему дюжий красноармеец. — Внук он тебе, дедушка, или сродственник?

— Да вот, поди ж ты, был чужой, а теперь вроде родного.

К старику подбежал сияющий Гришка.

— Жив, деда, — обрадовался он. — А я уж боялся — убьет тебя беляк окаянный. А вот дядя Фома. Это его я в роще нашел и про беду рассказал.

— Ну, это еще надвое сказано, кто кого нашел, — засмеялся Харин.

Тем временем несколько бойцов закончили разгружать возы. Как видно, «грабькоманда» и до хутора успела кое-где побывать. Среди поклажи оказались и мука, и шесть свиных окороков, в бочонок сметаны.

— Глянь-ка, товарищ командир, — засмеялся боец, разгружавший первую подводу. — Запасливый народ, — и он поднял аккуратно обвязанную соломой четверть, в которой булькала мутноватая жидкость.

— Первач? — деловито осведомился Дубов и откупорив пробку, понюхал.

— Самый что ни на есть, грушевый…

Вокруг столпились разведчики. Впереди всех стоял Швах и смотрел на бутыль, хищно вытянув шею.

— Что, всем по баклажке хватит? — спросил Дубов, как бы прикидывая на глаз, сколько самогона в объемистой посуде, и тут заметил, как Яшка передвинул свою флягу на живот. — Ну-ка, Швах, займись, — он протянул Шваху бутыль. Разведчик бережно принял ее на вытянутые руки.

— Один момент…

— Вот именно, один момент, — голос Дубова вдруг стал жестким, глаза сузились и потемнели, — Самогон выльешь… к чертям, ясно? Забыл наш разговор?

Яшка секунду оторопело смотрел на командира, затем придал своему лицу выражение предельного отвращения к самогону и ответил:

— Так я ж и сам так полагал… Один момент — и нет его…

Провожаемый взглядами всего эскадрона, он подхватил зеленоватую бутыль под мышку и вынес на обочину дороги. Поставил, полюбовался с минуту и, вздохнув, поднял тяжелый камень.

Эскадронцы были народ хороший, крепкий во всех отношениях и в общем — непьющий. Но уничтожить добро, вылить вот так, в дорожную грязь, ценную влагу — этого многие не одобряли. С детства запомнили, с каким благоговением откупоривали по праздникам их отцы и деды такие же бутыли, как дочиста, до капли выпивали их содержимое, как бегали к соседям в разгар хмельного застолья попросить еще полбутылки…

Поэтому красноармейцы хмуро, с тяжелым сердцем следили за тем, как Яшка взмахнул рукой и как вместе с осколками зеленого стекла полетели во все стороны ароматные брызги.

Все время, пока красноармейцы разгружали подводы и возвращали крестьянам награбленное, Гришка вертелся возлё Фомы, которого считал самым главным красным. Несколько раз он пытался заговорить, но Фома, занятый своими делами, не обращал на него внимания. Наконец, выбрав момент, он подошел к красноармейцу:

— Дяденька?..

— А, Гриша, чего тебе? — спросил мягко Фома.

— Возьмите меня с собой. Пригожусь я, вот е места не сойти, пригожусь…

— Нельзя, парень, — нахмурился Фома. — Мы ведь не шутки шутим, а ты мал еще. Сколько лет-то?

— Пятнадцатый скоро пойдет.

— Вот видишь, значит, и четырнадцати еще нет, а туда же — воевать. Успеешь…

— Возьмите, дяденька, — взмолился Гришка. — Я все дороги, все тропки в округе знаю, сколько лет батрачил в этих местах. Куда хотите выведу незаметно, где сховаться можно, покажу…

Харин заколебался. Если парень и правда хорошо знает окрестные места, он может оказаться очень полезным. А что лет мало, плохо, конечно, но не беда. Намного ли старше был, например, его дружок Костя Гимназист, когда сбежал из дому.

Однако командир неожиданно легко согласился принять паренька в отряд.

— Только форму ему сообрази, — сказал он.

— Это первым делом. Я тут одну бабку присмотрел, она живо подгонит из старенького.

Дед Андрон успел умыться и сменить измазанную кровью рубашку на праздничную, чистую.

— Вопрос у меня будет к тебе, начальник, — обратился он к Дубову, — от всего общества… Этих как, разменивать будете или с миром отпустите?

— А что? — насторожился командир.

— Да народ так полагает: если отпустите, то, конечно, воля ваша. А кончать будете — так, бота ради, не на хуторе. В степу, где подальше. Вы пришли и ушли, а нам тут жить… Дознаются белые — все начисто пожгут, ироды…