Симота Сэйдзи - Японский солдат

— Я не курю, — с трудом выдавил из себя Такано. В первый раз за сегодняшний день он раскрыл обросший черной щетиной рот.

Такано не ожидал, что противник так подробно осведомлен о положении японской армии. Информация могла просочиться через туземцев — за последнее время немало туземцев перебежало к противнику. Сведения о передовых частях — например, тот факт, что полковника Яманэ сменил полковник Кадоваки, — видимо, стали известны австралийцам от пленных солдат. Их, судя по всему, здесь немало.

— Ну что ж, — с сожалением сказал японец, когда Такано отказался от сигарет. Он вытащил одну сигарету и закурил. — Мы вовсе не ждем от вас какой-то информации, нам все уже известно. Но, не зная вашего имени, мы не сможем отослать вас в тыл. Поэтому назовите себя хотя бы.

Мужчина умолк и заглянул в лицо Такано.

Однако Такано по-прежнему молчал. Он сидел неподвижно, глубоко запавшие глаза на покрытом темной щетиной лице были закрыты.

— Вы… Имя… Нет? — спросил вдруг на ломаном японском языке до сих пор молчавший офицер. Такано открыл глаза и взглянул на него. Офицер насмешливо улыбался и как будто не сердился. Это был довольно пожилой мужчина с очень светлой кожей, с залысинами на лбу, в очках без оправы.

— Этот господин, — заметил японец, — учит японский язык. Он офицер службы информации штаба.

— А вы? — резко, не давая японцу опомниться, спросил Такано.

Японец, видно, и не собирался ничего скрывать. Он спокойно ответил:

— А я старший унтер-офицер штаба. Вообще-то я служу в американской армии, а к этой части прикомандирован временно. Зовут меня Арита.

Такано кивнул.

— Ну а вы? — продолжал японец. — Пожалуй, пора и вам назвать себя.

— Вы хорошо говорите по-японски, — не отвечая на вопрос, заметил Такано. — Бывали в Японии?

— Я родился на Гавайях, но жил в Токио, учился там в средней школе и в институте.

— Вот как!

Теперь, когда он узнал, кто такой Арита, Такано почему-то проникся к нему доверием, и напряжение, которое он испытывал до сих пор, исчезло: он как будто даже забыл, что находится в плену.

— Вы… быстро… говорить имя! — выпалил офицер.

— Да, назовите себя, — сказал Арита. — Вы же знаете, что, согласно Женевской конвенции, мы должны сообщить японскому правительству имя, звание, часть, а также возраст, местожительство, занятие и семейное положение пленных. Через Международный Красный Крест мы сообщаем, что на основании Женевской конвенции взяли под свою защиту такого-то или такого-то. Вы знаете об этом?

Такано покачал головой.

— Неужели не знаете? Вот как! В японской армии даже фельдфебели ничего не знают о Женевской конвенции! Недавно здесь был поручик, так он тоже впервые о ней услышал. Поймите, если вы не скажете свое имя, вы поставите нас в затруднительное положение. Назовите только имя. Номер вашей части, семейное положение и прочее можете не сообщать. Только имя!

Такано продолжал молчать. О Женевской конвенции он не слышал, но ему было известно, что списки пленных будут посланы японскому правительству. Он не хотел, чтобы его имя попало в эти списки. Более того, с сегодняшнего утра Такано не переставал твердить себе, что теперь он не имеет права жить — он же попал в плен!

Когда солдаты противника окружили их там, возле бомбоубежища, он и сам не заметил, как поднял руки. Такано до сих пор не мог понять, почему он это сделал. Возможно, потому, что Ёсимура поднял руки… А он уже просто по инерции. Однако дело было не в этом. Он должен был сражаться до последнего дыхания. Тогда он выполнил бы свой долг, как младший офицер, и оправдал бы себя в глазах других. Но он этого не сделал.

Да, именно то, что он поднял руки, и определило все дальнейшее. Когда их везли в часть, в голове у него стучала одна мысль: «Бежать! Бежать! Побегу — непременно застрелят. Но этого-то мне и надо. Да, я должен бежать». В памяти возникали лица погибших солдат и офицеров — мертвые лица. Сколько их прошло перед ним за то время, пока он командовал отделением, взводом и, наконец, был заместителем командира роты! А он все еще жив! Попал в плен и жив! «Я должен бежать! — кричало его сердце, — Я не имею права оставаться в живых!»

— Вы, наверно, считаете плен позором? Не так ли? А мы совершенно не понимаем, почему попасть в плен в таких условиях, в каких оказались вы, позорно. Но лучше оставим этот разговор. Мы подождем, пока вы не скажете свое имя. Обычно на другой день после прибытия мы отправляем пленных в Торокина. Но вас мы, вероятно, оставим здесь. А пока подумайте хорошенько. На этом сегодня закончим. Можете идти.