Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»

– На, накинь. – И Рогуля протянул Калюжному немецкую плащ-накидку.

На нем была такая же.

– Ты где это взял? – спросил Калюжный.

– Где взял, где взял… Взял. И тебя не обидел. А где взял… – И Рогуля махнул рукой.

Они обошли усадьбы, осмотрели луга и ближние березняки. Над болотом хоркали, летали вальдшнепы. Крякали, плескались возле залитых водой ивовых кустов утки. Запоздало пел скворец на дуплистом тополе. Рогуля долго пытался разглядеть его на сухой верхушке старого тополя. Потом сказал:

– Надо ж, почти пятнадцать годов, как хутор сселили, а скворец все на родину прилетает. Видать, в дупле обосновался. Тоже хозяин. Родного не бросает на произвол судьбы.

Да, подумал Калюжный, с человеком пожить надо, пот его понюхать да под дождем помокнуть, чтобы он тебе хотя бы краешек своей души приоткрыл.

– Это ж старшего Котовича, Михася, тополь. Он сажал. – Рогуля погладил шершавую древесину дерева и вдруг сказал: – А нету тут самолета, Стрелок.

– Вижу, что нету. Ты мне вот что скажи: дамба, та, которая за березняком начинается, куда ведет?

Рогуля ответил не сразу. Но сразу отдернул руку от тополя. Постоял немного и сказал:

– А вон к нему и ведет. – И кивнул на тополь.

– К кому?

– К нему. К Котовичу. К Михасю.

– Что ты несешь, Василь? Ты что, бабкиными сказками пугать меня надумал?

– Значит, слыхал эту историю. Видать, Аксинья Северьяновна рассказала. Ну, раз так, пойдем. Я этого проклятого места не боюсь. Я тут свой и зла никому не сделал. А ты как хочешь. Пистолет свой можешь в воду бросить. Там это не поможет. Вот только коней придется тут оставить.

Они привязали коней к яблоне и пошли в сторону березняка. Дождь немного утих. С болота стал наползать туман. Но Калюжному он показался не белым, каким он привык всегда видеть весенний туман в низинах у рек и болот, а серым, с темной изнанкой, словно подсвеченным сверху прозрачным лунным светом, и снизу подмокшим, изгваздавшимся в раскисших будыльях прошлогодней травы.

– Ты почему винтовку там оставил? – наконец осмелился спросить Рогулю Калюжный, когда они миновали березняк, наполовину затопленный туманом, и ступили на насыпь дамбы, уходившей куда-то в кромешную темень ночи и леса. Туман стоял впереди черной непроницаемой стеной, как будто там, в двадцати шагах от них, действительно вставало огромное здание сгоревшей пивоварни.

– Я тебе уже сказал, – коротко ответил Рогуля.

Калюжный слышал, как задерживает он дыхание, слушая каждый шорох, каждый всхлип ночного дождя, который то затихал, то переходил в ливень.

– Торфом пахнет, – сказал Калюжный чуть погодя и потрогал рубчатую рукоятку ТТ за пазухой.

Похоже, именно об этом брошенном лесном хуторе рассказывала ему и Лиде Аксинья Северьяновна. Был тут когда-то винокуренный завод. Жил хозяин, пан Ожеховский. Держал работников, прислугу. Семья его жила в Жешуве. Сюда даже не наведывалась. Ни жена, ни дети. И пан Ожеховский завел себе коханку. Из местных. Дочь своего управляющего, Марию. Но когда пан Ожеховский оставался с нею наедине, всегда называл девушку польским именем – Ядвигой. Говорят, так звали его первую жену, которая умерла родами в двадцатилетнем возрасте. И вот по этим местам прошла война, потом революция и Гражданская война. Потом начался польский поход Красной Армии. Много прошло войск по Чернавичской пуще. Много солдат останавливалось постоем в здешних местах. И все, конечно же, наведывались на винокурню пана Ожеховского. Солдат есть солдат, как сказала Аксинья Северьяновна, ему всегда выпить хочется. А когда солдат выпьет, ему и море по колено. А уж здешние болота – подавно. И вот остановился близ Котовичей красногвардейский отряд.

– Командир с комиссаром мигом к пану Казимежу, за водочкой. – Рогуля, похоже, не в первый и не во второй раз рассказывал эту историю. – А водку, надо признать, делали тут очень даже хорошую. Ее и в Москву возили, и в Варшаву. Простояли день, переночевали ночь. Пора в путь, а отряд опять на ночевку остается. Пан Казимеж пригласил весь отряд в свой дом. Дом хозяина стоял там, за дамбой. Теперь от него ничего не осталось. Только бугры от фундамента да засыпанные подвалы. Что там случилось, до сих пор никто толком не знает. Одни говорят, что красные, ну, красногвардейцы, перепились, связали пана Ожеховского, а пани Ядвигу, Анну… Пьяный-то солдат быстро в скотину превращается. Это я сам повидал. Тут, недалеко, деревня есть, Паново. Там всегда отряд Гурьяна квартировал. Ни немцы, ни полиция туда никогда носа не совали. Гурьян жил смирно, «железку» не трогал. Жонка там у него была, из местных солдаток. А прошлой осенью, когда пан Каминский сюда своих хлопцев понагнал, стали они партизан теснить. И до Панова очередь дошла. А нас всех – в оцепление. Вошли мы потом в ту деревню. Что ж они там сотворили! Что они с Гурьянихой сотворили, о том и говорить невозможно, потому как слов таких не существует. До чего люди могут дойти. Вот и тут, видать, такое же было. А пан Казимеж потом очухался, веревку перетер и, видя такое дело, поджег дом. Все там сгорели. Никто не спасся. И красногвардейцы. И пан Ожеховский со своей коханкой. Анна-то была дочерью старшего Котовича, Михася. Так-то. Здешняя. Отец не перенес такого горя. Долго бродил по пуще. Потом пропал. Говорят, видели его здесь, на развалинах. Ходил кругом фундамента, как сторож, и Анну кликал. Ну что, пойдем? Или лучше вернемся?