Сергей Михеенков - Встречный бой штрафников

Воронцов шел по траншее. Солдаты уже высыпали из землянок, жадно закусывали свежим снежком. Перед самым утром наползли тучи, затянув звездное небо и задержав рассвет еще на полчаса. То ли глаза настолько привыкли к темноте, то ли все же уже сказывалось утро, он узнавал знакомые лица, кивал им, иногда, на мгновение задерживаясь взглядом, спрашивал:

– Голиков, письмо домой написали?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, написал. И старшине передал.

– Иванов, сколько гранат взял?

– Три, товарищ старший лейтенант. Одну – противотанковую.

– Тараторин, патроны в этот раз не растеряете?

– Никак нет, увязал крепко, – улыбался Тараторин.

– Подсумок застегните.

– Он у меня застегнут.

– Проверьте оружие. Всем проверить оружие. – И он шел дальше. Солдаты расступались, и ему казалось, что им становилось чуточку легче оттого, что он, их ротный, был сейчас рядом с ними, в траншее. Легче становилось и ему рядом с ними. Запах траншеи перед атакой ему казался иным, и он его пьянил. Казалось, что атака в своей начальной фазе, последних приготовлений, уже началась. Так оно и было. Это понимали и все его солдаты. Просто об этом не принято было говорить. О том, что уже ничего не остановить, не изменить, что чья-то пуля уже легла в канал ствола на той стороне и тоже изготовилась, помалкивали.

Гиршман еще гремел своими канистрами, заканчивая раздачу.

– Ну что, старшина, всех причастил?

– Кажись, всех. Только ваша пайка осталась. Давайте, товарищ старший лейтенант, и вам плесну.

– Спасибо. Не надо.

И старшина Гиршман со всей непосредственностью воскликнул:

– Да это ж никак невозможно, чтобы на трезвую голову под пули пойти! Подставляйте свою кружку!

Фельдшер Екименков быстро вытащил из вещмешка плоскую трофейную кружку. В опрокинутой канистре зашуршало. Запах спирта всегда напоминал Воронцову госпиталь, перевязку. Так пахли свежие бинты. Так пахли халаты и косынки медсестер в тылу. Нет, косынки пахли иначе. Косынки пахли женскими ухоженными волосами, тугими теплыми косами, уложенными на затылке. Но об этом тепле и запахе сейчас лучше не думать.

Он выпил все, что ему налили. Кружка была почти полной. Кто-то протянул кусок хлеба. Может, старшина. Или, скорее всего, Екименков, у которого в вещмешке всегда было что-нибудь съестное.

Артподготовка оказалась недолгой. По Дебрикам сыграли «катюши». Потом, по всей линии перед фронтом Восьмой и Седьмой рот начали рваться тяжелые снаряды. Гвардейские минометы приземлили свои залпы кучно, накрыв деревню. А вот артиллеристы вели огонь по площадям, вразброс, вслепую. Солдаты выглядывали из траншеи и покачивали головами. Опытные окопники, они сразу поняли, что артиллеристы точных целей не имеют, что, скорее всего, никакой разведки не было произведено, и теперь вагоны снарядов летят на ту сторону, как в пустое болото, только для того, чтобы где-то там, в штабах, на генеральский стол легла среди прочих и бумажка и том, что артподготовка произведена в полном объеме, что израсходовано столько-то снарядов такого-то калибра и столько-то такого-то…

Как только артиллерия перенесла огонь в глубину немецкой обороны, в небо взвилась сигнальная ракета.

Связной, стоявший с ракетницей наготове, спросил:

– Давать?

– Не надо, – остановил его Воронцов. – Пойдем молча. Командиры взводо-ов! – крикнул он.

И тут же эхом троекратно отдалось:

– Взво-о-од! Вперед!

Он шел во второй цепи. Связной и фельдшер Екименков хрустели снегом рядом. В проходах, обозначенных сосновыми лапками, строя не держали, бежали толпой, поотделенно. Лишь бы поскорее миновать этот, самый опасный, отрезок нейтральной полосы. Но потом, за линией проволочных заграждений, растеклись по белому полю ровными цепями. Воронцов оглядел свою роту и ахнул: как ровно и правильно шли его взводы. Еще не слышалось стрельбы. Только снег хрустел под ногами, и солдаты кашляли и надсадно дышали, хрипя простуженными бронхами. Да впереди, за лесом, ухали взрывы тяжелых снарядов. Сзади двигались запряжки ТПО. Лошади, проваливаясь в снегу, тащили «сорокапятки». Где-то там, вспомнил Воронцов, и обоз старшины Веретеницыной. Он видел ее в траншее перед самым выходом, когда в голове уже пошло винтом от выпитого спирта. Она, как всегда, проходя мимо него в тесной для двоих траншее, толкнула его в грудь обеими руками, дохнула в самый подбородок своим теплом, запахом йода и чего-то женского, о чем он давно старался не думать, особенно в присутствии санинструктора роты.