Сергей Михеенков - Встречный бой штрафников

– Пора! – И Иванок перекинул через плечо рацию, подхватил другой рукой лейтенанта и потащил его в сторону леса.

Они ковыляли по стерне, спотыкаясь на мерзлых комьях суглинка, хрипло дышали, хватали морозный воздух.

– Беги один! Все равно не дотащишь! Только рацию возьми! – И лейтенант-артиллерист попытался оттолкнуть Иванка.

Но тот крепко держал его поперек тела.

– Вперед! Вперед! Разведка своих не бросает!

– Ты из разведки?

– Из разведки.

– А почему у тебя винтовка снайперская? Мне сказали, что ты снайпер.

– Правильно сказали. Давай-давай, помогай мне, переставляй ноги поживее. У меня приказ – вытащить тебя даже мертвого.

– Неужели? – попытался засмеяться лейтенант, но только закашлялся и стиснул зубы от боли; видимо, кость все же была задета. – От таких слов… мне стало легче.

– Вот видишь.

Иванок оглянулся и остолбенел. В волнах дымовой завесы мелькали фигуры в грязно-серых маскхалатах. Это были немцы. Он мгновенно разгадал их расчет. До леса еще порядком. А под покровом дыма немцы успели подобраться к ним довольно близко. Наверняка немцы рассчитывали захватить их в бронетранспортере. Но они успели оттуда уйти. Немцы не стреляли. Что и говорить, очень ценные «языки»: один – лейтенант из артполка, другой – разведчик из взвода конной разведки штаба полка. Но его, Иванка, если захватят, далеко не поведут. Снайперская винтовка. Если захватят со снайперской винтовкой, повесят на первом же дереве вниз головой. Такие виселицы он уже видел. Пленных снайперов сразу рвали на куски. Так же, как летчиков и танкистов. Вот почему у пленных немцев он никогда не видел снайперских винтовок. Прежде чем поднять руки, они их выбрасывали, закапывали в землю, топили в воде или в болоте, бросали под свои танки.

«Спокойно», – приказал себе Иванок, – я еще не в плену». Он огляделся. Погоня приближалась довольно быстро. Немцев всего четверо.

– Быстро! Туда! Лежи! Не двигайся!

Иванок снял винтовку, дослал патрон в патронник, прицелился. Не спеши, не спеши, успокойся, беззвучно шелестел он пересохшими губами. Мазать нельзя. Спокойно. Вот так. Один, два, три… Выстрел! И перемещавшаяся в перекрестье прицела мешковатая фигура в изодранном до лохмотьев маскхалате завалилась набок. Теперь крайнего с другой стороны. Один, два, три… Выстрел! Немец с разбегу сунулся в снег, как будто залег для стрельбы лежа. Но выстрелов оттуда не последовало. В магазине оставался последний патрон. Новую обойму вставить он попросту не успеет. Последний патрон. Иванок толкнул вперед затвор. И в это время над головой со стороны леса прошла трасса, послышался басистый стук крупнокалиберного пулемета. Немцы сразу залегли и начали торопливо отползать назад, к бронетранспортеру.

– Ну, вот так, ектыть! – И Нелюбин поднял голову над щитом ДШК, утер кулаком напряженную слезу.

Капитан Солодовников посмотрел в бинокль и одобрительно кивнул:

– Да, Кондратий Герасимович, быстро ты сменил декорации.

– Малого жалко. Нашли кого послать.

– Ползут. – Комбат долго не отрывался от бинокля. – Твои ребята пошли. Сейчас приволокут.

– Слава тебе, Господи. Лавренов за артиллериста и за рацию голову бы снял.

– Да уж. Не обходит тебя Лавренов своими милостями.

Все в полку знали, чью Звезду носит на своем кителе, пошитом из прекрасного генеральского сукна, майор Лавренов.

После драки на днепровском плацдарме старший лейтенант Нелюбин около месяца провалялся в армейском госпитале. В глубоком, по его представлениям, тылу, километров за сто от фронта. В тишине, в тепле, в женской заботе и холе. Чего еще может желать солдатская душа, насквозь пропахшая сырым вонючим окопом?

Оказывается, может. Именно здесь, когда Кондратий Герасимович наконец освободился от забот о своих солдатах, от каждодневных докладов взводных командиров, от опасности, которая могла прилететь в любое мгновение с той стороны, из-за кольев с колючей проволокой, он снова затосковал о доме. Раны уже подживали, затянулись, и свежие рубцы, еще не загрубевшие, младенчески-нежные, зудели, будто искусанные платяными вшами места. Но его пока не выписывали, держали по категории выздоравливающих. Год назад с такими ранами он уже хромал бы в свою роту. В родные Нелюбичи на реку Острик Кондратий Герасимович тоже не попал. Уже выстроился в голове план, как побывать дома, заглянуть на часок-другой, хоть словом перемолвиться да повидать своих родных, уже договорился с водителем полуторки, который каждую неделю мотался по Варшавке в дальние колхозы за картошкой и фуражом для лошадей, уже выкурил с ним несколько пачек папирос в счет будущей услуги, но тут пришел приказ из штаба армии, согласно которому в госпитале срочно собрали комиссию и провели жесткое переосвидетельствование выздоравливающих. Кондратий Герасимович попал в первую же группу офицеров, направленных в распоряжение штабов своих дивизий. В самый последний день перед отправкой на его имя пришел ответ на запрос, который Нелюбин сделал через начальника госпиталя по месту жительства. Из военкомата коротко сообщили, что деревня Нелюбичи уничтожена фашистскими оккупантами во время их отступления летом – осенью 1943 года, что никакими сведениями о его семье военкомат не располагает.