Сергей Колбасьев - Салажонок

Суда были разные: ледоколы, истребители, грязнухи, баржи и невесть что. Командиры тоже: Мазгана, Безенцов, Вершин, Дудаков, хорошие и плохие, свои и почти ненадежные. Только команды были однородны — моряки четырех морей, но одной революционной крови. Ими и было спаяно дело.

— Скоро начнем, — сказал Ситников. — Будет тебе, салага, занятие. Сигнальщиков нехватка.

Слова его подтвердились в тот же день. Перед Бердянском в море наблюдался дым, и канлодку «III Интернационал» выслали в дозор к Белосарайке. Васька, прикомандированный на поход, увидел редкостное происшествие, а заодно совсем новый тип командира — товарища Лайцена, артиллериста второго дивизиона, коммуниста и курсанта Военно-морского училища.

Вышли ночью и должны были стать в проходе между заграждением и косой. Командир «III Интернационала», седой и небритый Прокофьев, нервничал. Он слишком живо представлял себе стоящие на якорях шаровые мины, а потому жался к берегу.

Лайцен на случай ночного боя приказал поставить прицелы на десять кабельтовых. Приказал, обошел орудия, чтобы проверить выполнение, а потом снова вернулся на мостик.

Была штилевая ночь с густой облачностью и плохой видимостью, Васькин сектор горизонта по левому борту от носа до траверза был сплошь черен. В бинокле расплывалась густая вода, и по ней плавали золотые искры. Васька закрыл глаза, но искры не исчезали. Они были обманом переутомленного зрения.

— Посматривай! — тихо сказал командир. — Посматривай! — И Васька снова поднял бинокль. В любой момент из черноты могло выйти еще более черное пятно неприятель, и от этого все чувства напряглись до предела.

— Двадцать два сорок, — передал в переговорную трубу старшина-сигнальщик. Очевидно, из машины спрашивали, который час… Без двадцати одиннадцать… До конца вахты оставалось еще двадцать минут. Васька вздохнул и опустил бинокль. У него немели пальцы.

Внизу на палубе было темно и пусто. Прислуга спала у заряженных орудий. Только с полубака жаловался тоненький голос лотового:

— Проносит!.. Проносит!..

Командир кашлянул.

— Что? — спросил Лайцен, еле видная фигура на другом крыле мостика.

— Думаю, взять правее, — с трудом ответил командир. — Если проносит значит, большие глубины, а на больших глубинах… — и кончил шепотом: — Мины!

В Васькином бинокле вдруг появилось черное пятно. Он чуть не вскрикнул, но сдержался. Пятно медленно расплылось. Показалось.

— Проносит! — издали проблеял лотовый.

Мины! Смертельные шары в тихой непроницаемой воде. Одно прикосновение — и нет ни корабля, ни людей; вихрь огня и клочьев…

— Десять вправо! — не выдержал командир.

— Напрасно, — отозвался Лайцен. Он не хотел вмешиваться в распоряжения командира, но должен был сказать: — Здесь далеко мины… Полторы мили от берега. А мы по прокладке под самой косой.

— Проносит!

— Видите! — заволновался командир. — Здесь по карте пятнадцать футов, а у него проносит. Может, прямо на них идем. Еще десять вправо!

Васька старался не слушать, но слышал и холодел. Мины! Он вспомнил их такими, какими видел на заградителе, — тяжелыми, с рогами и опасными. С ними обращались бережно и возле них не курили. Но здесь они были еще страшнее.

— Проносит!

Может, и вправду пронесет? Васька заставил себя смотреть. Смотреть до боли в глазах, смотреть что есть силы в тусклое, сжатое немеющими пальцами поле бинокля.

— Какая-то чепуха! — совсем близко пробормотал Лайцен. Его смуглое слабо освещенное лицо висело в темноте над компасом, и глаза от компасной лампочки по-волчьему отсвечивали красным. — Курс двести тридцать. На берег прем, товарищ.

— Компас, — дрожащим голосом отозвался командир. — Я не знаю… он, может быть, врет.

— Проносит, — снова пожаловался лотовый, и сразу весь корпус канлодки задрожал. Короткие толчки сменились шипением и мягкой качкой, потом тишиной. Даже машина стала.

— Мы сидим, — сказал Лайцен.

— Невозможно, — не поверил командир, — если лот проносит… Наша осадка семь футов… Что же делать? — И сбежал с мостика.

Он был совершенно растерян, он должен был сам увидеть, что делается на баке.

— Хорош! — сказал все время молчавший комиссар Баклан.

— Непривычный человек, — пожал плечами Лайцен. — Военного дела не понимает.

На баке вспыхнул электрический фонарь. Быстрым пятном он скользнул по воде и остановился. На серой волне колыхался плававший лот.

— Этого не может быть! — удивился Лайцен. — Он не должен плавать. Он свинцовый.