Вениамин Дмитриев - Тайна янтарной комнаты

Он почти забыл о театре, прекрасном по внутренней отделке, хотя и неуклюжем снаружи. Обернувшись, Олег Николаевич с горечью увидел, что на месте театра высится закопченная развалина. «Сгорел. Одни стены остались. Жаль!»

Оглядев сгоревшее здание главной почтовой дирекции, рядом с полицайпрезидиумом (последний избежал серьезных повреждений), зияющую провалами окон коробку городского архива и выгоревший изнутри Дом радио, Олег Николаевич вышел на площадь перед Северным вокзалом.

«Площадь Трех Маршалов» — так называли ее горожане. Новое название уже существовало в проекте решения местного органа власти — площадь Победы, — но пока бытовало это, и даже немцы привыкли к нему, не решаясь называть площадь по-прежнему.

Раньше площадь была совсем невелика. Она занимала лишь пространство перед зданием вокзала, а дальше начинались строения знаменитой Кенигсбергской ярмарки. Теперь перед руинами бывшей городской ратуши лежали ставшие привычными для Олега Николаевича груды кирпича и щебня, занимая всю территорий прежней ярмарки. Только за коробкой ратуши уцелело серое здание да рядом с вокзалом высилось казарменного вида сооружение.

На нем висели портреты трех маршалов Советского Союза, от которых и пошло новое название площади.

«От площади сверните налево», — вспомнил Сергеев советы товарищей и усмехнулся: в городе редко называли теперь улицы «по именам», а площадь Трех Маршалов оказалась главным ориентиром в этом лабиринте развалин. «От площади надо ехать в направлении вокзала», «От площади до нас рукой подать», «Пересечь площадь, а потом направо, третий квартал», — так говорили новые горожане.

Пройдя еще метров триста, Сергеев остановился перед домом с высоким крутым крыльцом. Здесь и помещалось управление по гражданским делам, в которое он направлялся (позже ему не раз приходилось бывать там — в здании разместился областной совет профсоюзов).

В холодноватых комнатах уже был народ. Судя по всему, многие из работников здесь же и ночевали — не хватало топлива, обогревать квартиры было трудно. Разнокалиберные столы, стулья, шкафы, собранные, видимо, «с бору по сосенке», составляли все убранство помещений. Было тесновато, но, как видно, сотрудники прочно усвоили принцип: «В тесноте, да не в обиде», — и не жаловались на неудобства.

Немолодая секретарша с усталым лицом проводила Сергеева в кабинет начальника политотдела.

— Денисов, — отрекомендовался, вставая из-за стола, мужчина средних лет, стриженный наголо, с косым шрамом под левым глазом и с глубокими морщинами на лбу, одетый в потертую гимнастерку со следами недавно споротых погонов. — Я слышал о вас, товарищ Сергеев, интересовался вашим здоровьем. Вы могли оказать нам немалую помощь. К сожалению, сейчас, очевидно, многого сделать уже нельзя. Несколько дней назад умерли доктор Роде и его жена.

Из тех, кто близко знал Роде, в Кенигсберге нашли двоих: директора ресторана «Блютгерихт» Файерабенда и академика живописи Эрнста Шаумана. Обоих, пригласили в политотдел.

Через несколько дней приехал и профессор Барсов.

Сергеев в присутствии Денисова долго беседовал с каждым из них. Воспоминания трех очевидцев были противоречивы и путанны.

Вот что сказал Файерабенд:

— Последний раз я видел янтарный кабинет, вернее его детали, упакованные в ящики, 5 апреля 1945 года. Потом, насколько мне известно, сокровище было вывезено из замка. Естественно, что эвакуировать ценности из Кенигсберга в то время не имелось почти никакой возможности. Значит, вероятнее всего, янтарный кабинет находится где-то здесь. Таково мое личное убеждение.

Академик живописи Эрнст Шауман заявил:

— В октябре 1944 года я встречался с доктором Роде, интересовался судьбой янтарного кабинета. Господин доктор сообщил мне под большим секретом, что готовится вывоз кабинета в Саксонию. В январе 1945 года мы вернулись к этому разговору, и Роде сказал, что кабинет находится там, где предполагалось. Я понял это заявление так, что сокровище вывезено в один из саксонских замков. Вероятно, более точные сведения мог бы сообщить художник-реставратор Ганс Шпехт, который был ближайшим сотрудником доктора Роде. Я знаю, что перед окончанием войны он служил в полицейский частях, потом находился в лагере, но в настоящее время его судьба мне неизвестна.

Более значительными оказались сведения, сообщенные профессором Барсовым.

— Когда я работал с доктором Роде в 1946 году, он неоднократно подводил меня к бункеру на улице то ли Штайндамм, то ли Лангерайе и говорил, что здесь скрываются большие музейные ценности. Но так как вход в нижний этаж бункера оказался заваленным, то требовались значительные работы по расчистке, которые все время откладывались. Кроме того, я неоднократно спрашивал Роде, есть ли там картины. И каждый раз он отвечал мне: «Картин там нет». Это меня успокаивало. Как я уже имел возможность подчеркивать не раз, я, к сожалению, интересовался только картинами. Все остальное как-то не затрагивало по-настоящему моего внимания, не вызывало интереса. Теперь я понимаю свою оплошность, но, к несчастью, это прозрение пришло слишком поздно.