Сергей Михеенков - Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

— Ладно, через шесть часов за тобой придем, — успокоил Воронцов сменщика. — Поищем другую тропу. Если она есть.

— Сейчас в лесу след человека найти не так-то просто.

— Это всегда найти непросто. Ладно, Иванок, заступай. А я прилягу. Через полчаса разбуди.

Обычно Воронцов уходил отдыхать на хутор. Отсыпался там на сене, в шуле. Но в этот раз решил сходить к Радовскому. Нужно было что-то предпринимать. Кличеня не появлялся. Возможно, там, в лесу, что-то изменилось. Радовский лучше знает повадки разведчиков и диверсантов «Черного тумана».

Через полчаса Иванок его разбудил. Воронцов продрог, лежа на подстилке из лапника и отсыревшего моха. Но спал крепко, как научился в окопах. Полчаса вполне стоили беспокойного сна всю ночь.

В ближнем ельнике перекликались сойки. Воронцов прислушался. Ничего особенного, стая кочевала по территории обитания, кормилась, переговаривалась. Ветер шевелил вверху остатки листвы. Лес жил обычной жизнью.

— Нынче много орехов. — Иванок похлопал по белой сумке, сшитой из парашютного шелка, лежавшей под головой. — Пока шел сюда, набрал. Детей в Прудках угощу. Маме оставлю.

— А ты что, куда-то собираешься?

— Я ж тебе не раз говорил. Вместе с тобой. Пройдешь переосвидетельствование, и — вместе. Туда… — И Иванок махнул рукой в сторону запада.

— Фронт — этот тебе не пионерлагерь.

— А то я не знаю, что такое фронт, — хмыкнул Иванок и хрустнул орехом.

— Ты своей наковальней особо не стучи. За версту слыхать. Понял? И сумку листвой присыпь. Разведчик… Развесил парашют…

— Да я только попробовать. Смотри, какие хорошие нынче орехи! Полные, не червивые. Хочешь попробовать?

— Спасибо. По дороге наберу.

— Они под листьями. Под верхним слоем. Пощупаешь и сразу поймешь, где лежат. — Глаза Иванка вдруг приняли иное выражение. Воронцов увидел перед собой не того юркого партизана и хладнокровного снайпера, каким знал его в недавнем прошлом, а деревенского мальчишку, чем-то похожего на него самого. Но не нынешнего, а того, прошлого, из другой жизни, которая ушла в одно мгновение. Теперь, вспоминая и родное Подлесное, и разбросанные вдоль речки и по подгоричью дворы, и лица матери, сестер и всей родни, он иногда пытался вспомнить себя тем, пятнадцатилетним, беззаботным. Но не мог. Ничего не получалось. Вспоминалось многое: и извивы проселочных дорог, и мерцание разноцветных, отшлифованных песком голышей на переезде через речку, и запахи огорода и нагретого солнцем пригорка, — только себя на нем он представить не мог.

И вот Иванок взглянул словно из прошлого. И Воронцов с какой-то затаенной, мгновенно возникшей благодарностью, которая могла так же мгновенно исчезнуть, иссякнуть, взял протянутую горсть орехов, молча повернулся и пошел краем оврага в сторону ельника.

Вначале он шел след в след, по старому наброду, оставленному здесь им самим и его напарниками, потом, выбравшись в ельник, вздохнул с облегчением и осмотрелся.

Война шла далеко от этой поляны, на которой вот-вот появится солнце и зальет ее всю, от верхушек елей и берез до муравьиных кочек. Война здесь даже не слышна. Только иногда, ранним утром, когда еще спит ветер, а не только лес, со стороны Шайковского аэродрома изредка доносились звуки тяжелых моторов. Правда, однажды торопливо и гулко простучали, как подкованные лошади по мосту, зенитки.

Запуск тяжелых моторов Ил-4 слышали в утренней прозрачной тишине обитатели многих окрестных деревень, в том числе и хутора Сидоряты.

Аэродром, летные казармы, стоянки и сами самолеты, ангары — были целью диверсантов «Черного тумана». Если только они одни…

Почему он до сих пор не дома, думал Воронцов. До Подлесного рукой подать. Там его ждут не дождутся, а он бродит по чужому лесу и кого-то выслеживает. Зачем ему чужая судьба? Интересы, желания и страхи? Чужой риск?

Воронцов сел на валежину, перегородившую небольшую полянку, перекинул на колени Пелагеин автомат и покачал головой, удивляясь своим мыслям и стыдясь их.

— А Зинаида? — окликнул он себя вслух. — А дети? Улита.

Воронцов улыбнулся, вспомнив лицо дочери, обрамленное белым старушечьим платком, доставшимся ей, видать, из старого сундука, ее внимательный взгляд, так напоминавший всегда глаза той, которая лежит теперь под песчаным холмиком, заросшим черничником на берегу озера. Когда приеду в следующий раз, решил он, привезу Улите платок и еще что-нибудь. Платок — обязательно. И ленты. Разноцветные, шелковые, чтобы она радовалась, что у нее такие красивые ленты. В следующий раз…