Сергей Михеенков - Из штрафников в гвардейцы. Искупившие кровью

Он еще раз окинул взглядом отсвечивающие желтизной вечернего солнца березовые листья, среди которых попадались там и тут багровые и ало-розовые крапины бересклета и крушины, потрогал переложенный в карман «вальтер», поправил его, развернул рукояткой вверх и зашагал в сторону ельника.

День уже истаивал в небе, и в лесу стояли сумерки. А среди рядов еловых посадок и вовсе загустело, и очертания пней и кустов можжевельника невольно, как в детстве, беспокоили воображение.

Лесные дороги Воронцов любил за то, что они не только примиряли с неизбежностью дальнего пути, но и словно бы разделяли с путником эту необходимость. Нет, лесная дорога, даже если она и длинна, не так утомительна и тосклива, как, к примеру, полевая. Та, как говорил дед Евсей, сперва глаза выест, а уж потом за ноги примется.

Воронцов миновал посадки, перебрался по ольховым кладкам через ручей, который выбегал из лесу, петлял в зарослях черемушника, журчал в прохладной тени, среди камней, обросших тиной, и затихал на переезде. Здесь он образовывал продолговатое озерцо, со дна подсвеченное промытым песком. Точно такие же светлые речушки и ручьи с переездами и песчаными бродами были и на его родине. Всегда можно было отыскать родник и напиться.

На закраине светлого озерца, на влажном плотном песке отчетливо отпечатались протекторы грузовика, рядом виднелись несколько извилистых лент тележных колес, неровные лунки конских копыт. Воронцов взглянул на следы и сделал вывод, что, должно быть, их оставила одна и та же телега и один и тот же конь. Левая подкова была стесана немного набок. Конь подкован только на передние ноги. А правое тележное колесо делает характерную вилюгу — видимо, разболталась втулка, а хозяину либо недосуг ее подклинить, как, в случае подобной неисправности, всегда делал дед Евсей, либо он по нерачительности просто плюнул на него. Крутись, родимое, пока не развалишься.

Впереди, шагах в ста, за поворотом и лощиной, заросшей густым ивняком, послышались настороженное похрапывание лошади и редкие голоса. Слов не разобрать, но слышно отчетливо. Один спрашивал, другой отвечал. Теперь Воронцов вспомнил, что последний след вел именно туда, в сторону Прудков. И вот теперь он либо догнал повозку, либо она уже возвращалась. Он машинально потрогал в кармане рукоятку «вальтера» и прибавил шагу. Но, когда подошел к лощине, серая в яблоках лошадь уже выходила из-за поворота навстречу. Она тащила широкую немецкую телегу, выкрашенную в темно-зеленый цвет. Из-за крупа лошади виднелась кепка возницы и клинышек поднятого кнута.

Воронцову пришлось посторониться. Он отступил на обочину. Лошадь, кося глаза, прошла мимо, обдавая Воронцова теплым запахом большого тела. Возница же, как ни странно, выказал гораздо меньшее любопытство, как будто они с Воронцовым сегодня уже встречались. Лет шестидесяти, грузный, с седой бородой, он скользнул настороженным взглядом по лицу и погонам Воронцова и тут же отвернулся. Воронцов хотел поздороваться, но передумал. И, когда повозка скрылась за поворотом, он с недоумением подумал: а видел ли он меня, этот седобородый? Смотреть-то смотрел, особенно на погоны и портупею, как будто хотел убедиться, не висит ли на правом боку кобура, а из-за спины высовывается мухор вещмешка, а не приклад автомата. Что ж, война научила людей, даже невоенных, реагировать только на опасность. Одинокий путник, без оружия, опасности не представлял. И все же Воронцова не покидало ощущение странности произошедшего. Но слишком неожиданной оказалась встреча, и она застала его врасплох.

Воронцов еще раз посмотрел назад, где уже никого не было, и даже скрип тележных колес растаял среди деревьев и кустарников, которые глушили все звуки.

Конечно, жаль, что повозка направлялась в противоположную сторону, но, правь возница на Прудки, вряд ли он оказался бы приветливее. Видимо, такой человек. И Воронцов сунул руку в карман — пальцы привычно легли на холодную рукоятку, и зашагал дальше.

Сумерки уже легли на поляны. Какие-то мелкие пичужки, припозднившись, перелетали через дорогу. Воронцов следил за посверкиванием их упругих округлых крыльев. И тут в конце просеки, отмеченной едва примятой тропой, увидел человека. Вначале боковым зрением, а потом, будто пронзенный током, повернулся и глянул в упор. Рука уже лежала на рукоятке, палец торопливо ощупывал предохранитель.

Человек сидел на пне. В осанке, посадке головы, Воронцов мгновенно уловил нечто знакомое. Напряжение сменилось любопытством, а потом и радостью.