Михаило Лалич - Избранное

От этих мыслей оторвал меня парень с винтовкой:

— Куда нам теперь, товарищ комиссар?

— Известно, куда, — сказал я. — Каждому своей дорогой.

— Нельзя, — вставил второй. — Нам не по пути.

— Это как же?

— Нас с другим заданием послали, а не для того, чтобы всяких тут скрипунов ловить.

Они б его не стали и брать-то, вступился второй, если б черт им его не подсунул. Да и то бы не тронули они его, если бы он не стал прятаться и убегать. Так уж хоть бы убежал совсем или спрятался по-человечески, будто места ему нет в лесу, а то ноги под себя поджал, чтоб не торчали, бородой в колени уперся и так затрясся от страха, что можжевельник над ним ходуном заходил, словно его в лихорадке забило. Ну просто вынудил их, чтобы они его забрали. Не забери они его, он бы под тем можжевельником, наверное, с перепуга так бы и помер, потом не знали б где искать. Они со своей стороны поступили самым правильным образом, а вышло опять нехорошо. Для них нехорошо, поскольку, если они этакого нарушителя сведут вниз в штаб, там их спросят, что, мол, мы вас за этим посылали? А если они его с собой возьмут, так при его ходьбе — плетется нога за ногу — они с ним бог знает сколько времени проходят…

Короче, стали парни умолять меня принять его от них в подарок. Некоторое время я отказывался, но потом смилостивился, согласившись доставить его по назначению и передать, кому требуется. Они с радостью приняли мое согласие, а у Бои лицо обрело землистый оттенок — я с самого начала заметил, что чем-то не нравлюсь ему. Я указал ему в сторону Врезы — он посмотрел на меня с недоверием, что-то пробубнил и захромал впереди моего жеребца.

— А где твой Ягош, Боя? — спросил я его.

Он остановился, окинул меня взглядом, снова убеждаясь, что мне откуда-то все известно. Качнул головой в сторону гор и рукой махнул, давая понять, что Ягош уже там, но ничего не сказал.

— Сбежал. И давно?

Боя только руками развел: вместе со всеми.

— Ну и пусть его, невелика потеря. Привык он, незадачливый учитель, хозяев слушаться, не может с ними расстаться. Это ему в наследство от радикалов досталось, вогнали ему в душу трепет перед каждой властью. Но интересно, раз он за это повиновение жалованье получал, что же он тогда детям задавал учить наизусть «Отечество» Джуры Якшича [49] Якшич, Джура (1832–1878) — известный сербский поэт. и наставлял жертвовать своей жизнью за родину?.. Нельзя учить других за отечество жизнью жертвовать, а самому себя в жертву Герингу приносить!.. Но, я смотрю, и ты тоже, старый, за ним кинулся, и не стыдно тебе?.. Да так спешил, что и про шапку забыл!.. Что ж ты-то не подумал, к чему это приведет?

— За'рали у меня 'оня! — во всю глотку выкрикнул он.

— Забрали коня? Так ты это за конем… Совестью своей поступиться — это можно, а конем нельзя. Кто ж его — немцы или четники — угнали?

Он обернулся ко мне и сверкнул налитыми кровью глазами, это мне тотчас объяснило, коня у него наши увели.

— Аши, 'аши! — в безудержном отчаянии решившегося на погибель прокричал Боя.

— Что ж ты так злишься на ваших? Вернут они тебе коня, да еще в придачу что-нибудь получишь. Они хозяев не грабят, только бедноту.

— Аши, 'аши, — прохрипел Боя. — Оммунисты, 'азбойники!

— Да быть не может, чтобы наши такое учинили, — изобразил я наигранное удивление. — Впрочем, возможно, и они эту науку стали постигать! Как не научиться, если тебя этому три года кряду обучают, и притом отменные учителя. Наверное, так и есть, и наши стали забирать не только у таких вот хозяев, как ты, но и у немцев уводить коней под сбруей. Подо мной, видишь, конь — немецкий, офицерский, обученный конь.

Боя пробормотал себе в бороду что-то в ответ, явно предпочитая оставить свои соображения нерасшифрованными и невысказанными. Тем временем мы вышли на взгорье, откуда открывался вид на долину. Но, боже мой, это не та долина, которую я ищу! Та, видимо, сбежала куда-то, а вместо себя оставила другую. Конечно, это была другая: безобразная, поблекшая, увядшая, отощавшая, точно скелет. Река Меджа, если только это она, обмелела, вокруг нее растрепанное поселение с разбежавшимися во все стороны домами, и лишь дряхлые развалины, прикованные немощью к земле, остались стоять на старом месте. Разметались, лепясь к дороге и к склонам, Вреза и Утрг, сиротские и оскудевшие, как никогда. Их теперь не назвать и поселком, эти разбросанные, одинокие жилища, так и норовящие навсегда схорониться от взгляда за кустарником. Да и те дома, что видны, едва проглядывают на божий свет тусклыми оконцами, и хоть бы связка лука или перца украсила их. Не заметно нигде ни улья в палисаднике, ни подстилки перед домом, нигде не сушатся фрукты на досках — всюду хоть шаром покати, точно на горном пастбище зимой! Да и вокруг тоже: ивы поредели, ольха обтрепалась, кукуруза потемнела и полегла, словно вытоптанная табуном лошадей, опаленная трава клоками торчит на запущенных лугах. Сузились тропинки по сравнению с тем, какими они были, зато размножились и безлюдными, белыми нитями тянутся к горам и теряются в буковых зарослях. Нет никого ни у домов, ни в поле. Не видать ни одной из тех старушек, собирающих фасоль, ни девиц, идущих к источнику, когда надо и когда не надо. Серая долина простерлась передо мной, нелепая бледная копня того, что было когда-то. Она напоминает мне чем-то роженицу, потерявшую слишком много крови — теперь ей вряд ли поправиться. Ничто не связывает меня с ней. Я искал совсем другую, но, видно, той нигде больше нет…