Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Утром на электричке выехали в Главный штаб управления. В бюро пропусков застали уйму народу, у всех, конечно, срочные дела, в общем, нам нечего было и мечтать попасть сегодня на прием. Но, видно, кто-то из нас родился под счастливой звездой: когда мы, потеряв уже всякую надежду, начали строить планы на завтрашний день, я случайно натолкнулся на одного знакомого инженера, полковника Воробьева, с которым как-то вместе были в доме отдыха. Пробыл я в этом доме отдыха всего несколько дней (попал туда из госпиталя, когда отморозил ноги), но мы успели тогда сдружиться, не раз вместе рыбачили. Воробьев был веселым, жизнерадостным, а главное, умным и душевным человеком. И теперь я сходу выложил ему все наши беды. Воробьев прямо тут же оформил нам документы. Словом, повезло нам очень здорово. Я глазам своим не верил — как это он так быстро сумел помочь мне. А он улыбается:

— Я ведь работаю в этом отделе. Так или иначе вы обратились бы ко мне, не сегодня, так завтра. Вот я и решил опередить события, сэкономить время себе и вам. Только уговор: первые бомбы по врагу на отремонтированном самолете вы посвятите нам…

Не зря, видно, говорят: человек никогда не бывает довольным. На руках у меня ценнейший документ с прямым приказанием отремонтировать самолет, лети туда, куда приказано. Так нет же, пытаются прозондировать обстановку здесь же, — нельзя ли, мол, прямо тут все это сделать: а то ведь лететь часов шесть, а нам надо скорей на фронт. Но в тот разговор ни к чему хорошему не привел, наоборот, кое-кто даже стал обвинять меня в трусости, в том, что я чуть ли не отсиживаюсь здесь в тылу. Заладили все одно: «Выполняйте приказ, и точка!» Посыпались телефонные звонки в гостиницу и продовольственный отдел с требованием немедленно снять экипаж «безносого» ТБ-3 со всех видов довольствия, пусть, дескать, улетают с нашего аэродрома куда хотят. Случается же в жизни как в анекдотах, такого и нарочно не придумаешь: только вчера меня чуть не арестовали за то, что летаю на неисправном самолете, а тут, наоборот, распекают, что хочу остаться… Мне не оставалось ничего другого, как дать команду: «Экипаж, по местам! Запускай моторы!» Через десять минут мы уже были в воздухе и вечером произвели посадку на указанном аэродроме. Полет прошел благополучно, если не считать того, что под Тамбовом нас вынудили приземлиться свои же истребители: очень уж подозрительным показался им наш самолет. Правда, потом они извинились, даже горючим подзаправили нашу машину.

…Пожалуй, впервые в жизни так скучно, почти в полном одиночестве, встречал я Первомай — вдали от полка, от друзей. Нас даже не пустили на аэродром, где проходил парад войск местного гарнизона, мы лишь издали, чуть ли не в щелочку подсматривали, как чеканили шаг курсанты-авиаторы, как красиво проходили летчицы из полка Героя Советского Союза Марины Расковой, который заканчивал тогда формирование и ожидал отправки на фронт. Честное слово, даже зависть брала. То ли дело было в прошлые Первомай. Я с детства не пропускал ни одной маевки. Какое неизгладимое впечатление произвели на меня когда-то праздничные демонстрации в Горьком, страстные выступления на них секретаря крайкома партии А. А. Жданова. А самолет, разбрасывающий листовки на первомайскую площадь… Тогда, наверно, во мне окончательно и окрепло решение стать летчиком. Потом — школа морских летчиков в Ейске. С какой гордостью мы маршировали перед трибунами, ловя со всех сторон восхищенные взгляды. В тот миг никто из нас не сомневался, что наша школа — лучшая в стране, недаром же из нее вышла целая плеяда Героев Советского Союза, и даже первый номер Золотой Звезды принадлежал воспитаннику нашей школы летчику Анатолию Ляпидевскому. А разве забудешь май 1936 года, когда я впервые участвовал в воздушном параде в Москве и летел на «Голубой двойке» вместе со своим учителем Николаем Гастелло? А здесь — будто мы совсем посторонние…

И хуже всего, ремонту не видно конца-краю. Еще после приема и оформления документов долго пришлось держать самолет на улице, дожидаться очереди. А когда, наконец, его затащили в ангар и стали составлять дефектную ведомость, выяснилось, что наращиванием носовой части не обойтись, надо ставить корабль на капитальный ремонт. И теперь мы целыми днями пропадали в мастерских: поторапливали рабочих, сами помогали им. Нашего борттехника Дорофеева рабочие всерьез называли бригадиром — таким авторитетным, знающим техником оказался он. Особенно тянулись к нему совсем еще мальчишки-ремесленники. Дорофеев как-то поинтересовался у одного подростка: