Владимир Першанин - Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

Раненого немедленно подхватили двое товарищей и кое-как поволокли вверх по склону. Медленно двигавшаяся кучка была хорошей мишенью. К Косте Гордееву присоединились Азамов и Ягшиев, открыли винтовочный огонь. У Гордеева закончились патроны, он мог лишь ругаться и даже бросил сгоряча камень вслед врагам.

Аркаша Сомов, не отошедший от собственной смелости, тоже наводил винтовку в цель, когда увидел яркую вспышку и машинально спрятал голову за бруствер. Горцы продолжали дергать плохо смазанные затворы. Они надеялись отличиться, показать свою храбрость, добить врагов и наконец уйти из смертельно опасной роты, от этих отчаянных людей, которые гибнут непонятно за что. Азамов и Ягшиев так увлеклись, что не заметили опасность. Оба еще не встречались с немецким крупнокалиберным пулеметом, чьи вспышки казались такими далекими, а пули летели до цели в три раза быстрее скорости звука.

Ударило в голову Азамова. Он один из немногих в роте носил каску. Жестяной шлем с оборванным ремешком, крутясь, улетел в траншею. Голова кавказца дернулась, из затылка выталкивало бурую массу. Ягшиев, его сородич, успел подхватить обвисшее тело и осторожно опустил на землю. За полминуты натекла огромная черная лужа, которая мешалась с мутной лужей на дне траншеи.

Ягшиев заплакал. Война коснулась и его. Он почувствовал такое одиночество, что смог выразить его лишь печальным гортанным криком, сорвал с головы шапку и стал ее топтать. Справа послышались крики:

– Капитана убили!

– Не может быть!

В сумраке заканчивающегося бесконечно долгого дня продолжали трещать выстрелы. Уцелевшие штрафники на этот раз не торопились хватать трофеи, а вели обозленный беспорядочный огонь по нависающим на фоне заката вражеским холмам. Им отвечали минометы, пулеметные очереди, наугад рассыпал тяжелые мины шестиствольный миномет. Вскоре все затихло. Долго гасла полоска заката, затем опустилась ноябрьская ночь.

Такие безлунные ночи бывают очень темными и долгими, но город, подступавший своей южной оконечностью к позициям 2-й отдельной штрафной роты, подсвечивал огнями и вспышками ракет затихшее поле боя до самого рассвета.

Капитан Елхов успел за ночь организовать довольно прочный узел обороны. Опыт подсказывал, что роту вряд ли отведут на формировку в ближайшие несколько дней. Он убедился, какие немногочисленные силы защищают подходы к Сталинграду с южной стороны. Здесь больше надеялись на непроходимые раскисшие за последние недели поля, подступавшие к холмам многочисленные болота.

Вместе с Маневичем, Ходыревым и остальными командирами он не спал всю ночь, расставляя людей и намечая секторы обстрела. Долгий и жестокий бой за левый фланг дал свои результаты. Отвоевали выгодный участок, который трудно взять. Подходы к нему прикрывала сырая, непроходимая для танков низина. Крохотный пятачок вновь замерзшего за ночь озера был окружен завесой ивняка и являлся хорошим местом для боевого охранения.

Остатки крохотного хутора располагались на бугре, с которого хорошо просматривались подходы. Немцы вырыли добротные траншеи, оборудовали прочные блиндажи. Бронеколпак и земляной дзот были повернуты амбразурами на восток, но тоже могли служить укреплением. Захваченному участку можно было радоваться, но потери удручали. Четвертый взвод во главе с артиллеристом Бызиным насчитывал три десятка человек и находился на крайне правом фланге, практически в отрыве от остальной роты.

Левее занял оборону второй взвод, тоже крепко поредевший, бойцы располагались в десяти шагах друг от друга, получалась прерывистая цепочка, которую можно было легко прорвать. Эти два участка можно было укрепить за счет объединенных первого и третьего взводов, которых официально объявили первым. Но Елхов не рискнул ослаблять самый перспективный узел.

С утра убирали тела убитых. Немцев просто стаскивали в кусты или перебрасывали через бруствер. Своих собирали возле сдвоенной воронки от взрыва тяжелых мин. Одна группа углубляла яму, вторая таскала погибших. Обгоревших бойцов узнавали по обуви, татуировкам. У Кутузова уцелели только уши, широкие, покрытые коркой от постоянной простуды. Волосы на голове выгорели начисто, торчала закопченная печальная, как у монаха, горбушка.

– Какая его настоящая фамилия? – спросил кто-то. – Не Кутузов же?

– Суворов, – огрызнулись в ответ. – Писаря знают, напишут, что положено.