Владимир Першанин - Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»

– Вот спасибо, – обрадовался взводный и тут же озабоченно спросил: – А вы что, в тылу остаетесь?

– Я пойду вместе со всеми, – теряя терпение, выкрикнул политрук, – но тебе автомат нужнее.

– А запасной диск имеется?

– Ты один успей расстрелять, – вмешался старшина. – Иди, иди, почисть оружие.

Маневич и Ходырев вели себя более спокойно и занимались делами. Они сформировали новое отделение, назначив его командиром артиллериста Бызина. Затем проверили обувь, одежду и оружие. Хотя отправку на передний край ожидали, застала она людей врасплох. Обнаружилось множество досадных хозяйственных недочетов. Кроме того, Маневичу не нравились командиры отделений Мысниченко и Луговой, назначенные по инициативе Елхова.

Бывший танкист-ремонтник Максим Луговой приходил полчаса назад и жаловался на сильное расстройство желудка. Намекал, что у него, может быть, дизентерия, хотя симптомы больше напоминали медвежью болезнь, вызванную страхом. Маневич не стал его слушать и выгнал прочь.

– Штаны постирай и готовься к маршу. От боя не уклонишься, не надейся.

Луговой, раздувая буденовские усы, пошел собираться. Понял, что никакие жалобы на плохое самочувствие не помогут, а Маневич с возмущением высказывал Воронкову:

– Какой из него командир? Он уже заранее умирает. Я Сашу Бызина на отделение поставлю, не возражаете?

Воронков лишь отмахнулся. Маневич разозлился на безразличие политрука к кадровым делам и ехидно заметил:

– Сейчас все волнуются, у Лугового даже медвежья болезнь открылась. Дело нешуточное, в самое пекло бросают.

– Считай, в Сталинграде воевать будем, – поддакнул Ходырев, тоже не любивший Воронкова. – Говорят, там командиры только впереди идут, а роты до последнего человека воюют.

Лейтенант и его помощник веселились, глядя на растерянного политрука. Оба чувствовали себя неуютно, но за делами становилось легче, особенно, когда видишь человека, который боится гораздо больше, чем ты сам. Воронков не знал, что ответить насчет командиров, идущих впереди. Лишь посоветовал:

– Проведите беседы с личным составом.

– Уже провели, – доложил Ходырев. – Люди прощальные письма пишут, я тоже написал.

Воронков поспешил уйти и завернул к старшине. Тот окончательно испортил настроение. Брякнул на стол пару хороших сапог.

– Эх, забирай на память, Виктор Васильевич. Шапка новая нужна? Все одно пропадать. Хоть в могиле красивыми лежать будем.

Политрук понял, старшина успел хорошо выпить, и выговорил ему. Глухов в ответ прижимал ладони к груди:

– На смерть ведь идем, Витюша, мой дорогой. Ну, как же не выпить? А дело я свое знаю, два взвода уже одел-обул, сейчас третий одевать буду.

Не менее встревожены были арестанты Персюк и Кутузов. Персюков ходил взад-вперед, прикидывал, решал. Кутузов мял вечно больные застуженные еще в лагере уши и размышлял, можно ли уклониться от боя, сославшись на глухоту.

– Чего ты ерунду мелешь! – крикнул Персюков. – Какие уши? Руки-ноги целые, винтовку держать можешь, значит, пошел сражаться. За родину!

Сказав последние слова, Персюк неподдельно скривился. Неужели есть такие идиоты, которые готовы ради каких-то идеалов поставить на кон свою жизнь. Он рвался на фронт с единственной целью – сбежать. Воевать не собирался, считая никчемным занятием рисковать ради пустых слов. Персюкова тревожило, что двое суток к ним никто не подходит, не иначе готовят какую-то пакость.

Приходила мысль сбежать с гауптвахты, но это оказалось не простым делом. Если раньше немногочисленных арестантов охраняли кое-как, то в последние дни Елхов словно сорвался с цепи. Лично обходил посты и обещал часовым веселую жизнь, если они что-то проморгают.

– Эй, Шило, – позвал он одного из часовых. – Что, вся рота уезжает?

– Похоже на то. Писари с документами вроде остаются, а остальных в Сталинград.

– Если побегу, стрелять будешь?

Шиленков опасался авторитетного уголовника, но еще больше боялся Елхова. Подумав, он дипломатично ответил:

– Не надо бежать. Капитан сердитый, лучше его не злить.

Кутузов, по давней лагерной привычке, имел при себе заточку, сделанную из металлического штыря. Он без колебаний пускал ее в ход и мог по команде Персюка легко убить часового. Тимофей Персюков шел на мокрые дела с оглядкой, но сейчас не видел иного выхода. Кутузов в ответ согласно кивнул и попробовал на палец отточенное блестящее острие. Шиленков, не чуя опасности, доверчиво приблизился, отвечал на вопросы вора, но в этот момент прибежал Ходырев: