Георгий Караев - 60-я параллель

— Jour name, captive? [53] «Ваше имя, пленный?» (англ.).

Сидевший за столом вздрогнул, как от удара. Он, очевидно, ожидал чего угодно, только не этого. Всё, что он придумал сказать, всё, что приготовил на случай, если эти канальи раздобудут у себя кого-нибудь понимающего по-немецки, вихрем вылетело у него из головы. Опираясь на руки, он стал приподниматься, вглядываясь в пришедшего с ужасом и надеждой, еще не смеющей оформиться. Англичанин! И притом моряк? Здесь, среди русских лесов, у партизан? Но тогда... может быть, тогда еще не всё потеряно?

Подбородок его задрожал. Торопливо, гораздо поспешнее, чем надлежало бы, он заговорил на совершенно таком же, заученном, но правильном английском языке.

— J'm general, sir... Lieutenant-general! I was bad wounded... I was relegated at the rear hospital... But my quality should be respected... I hope, sir, what... [54] «Я — генерал, сэр... Генерал-лейтенант! Я получил тяжелую рану... Направлен в тыловой госпиталь. Но мое звание заслуживает уважения, сэр! Я надеюсь, сэр, что...» (англ.).

— Я спрашиваю ваше имя! — не отвечая, повторил Жерве.

Пленный опустился на скамью, не отводя глаз от «англичанина».

— Но... Я — Кристоф-Карл Дона-Шлодиен, сэр... Граф Дона-Шлодиен. Вы должны знать: мой дядя командовал в ту войну капером «Мёве». Я действительно генерал-лейтенант; и я позволю себе надеяться...

Сомневаться не приходилось.

Лев Николаевич повернулся к Родных.

— Товарищ комиссар, этот человек — граф Дона-Шлодиен, генерал-лейтенант. Он принимает меня за англичанина... Пожалуй, лучше его не разубеждать... Алексей Иванович! Что с вами?

Алексей Родных неожиданно взялся рукой за горло. Всегда спокойное, мягкое лицо его вспыхнуло; он впился на одну секунду в глаза пленного таким взглядом, что Жерве сделал невольное движение — удержать... «Алексей Иванович, дорогой...»

Но комиссар уже сам тяжелым усилием переломил себя. Он круто отвернулся от немца, сделал шаг в сторону, стал к нему спиной.

— Прошу, товарищ интендант. Ведите допрос, как считаете нужным. Я буду записывать; диктуйте... Как он себя вам назвал? Граф Дона-Шлодиен? Очень хорошо; прошу вас держать это имя в строжайшей тайне, пока он здесь в отряде. От всех... Да, даже командиру отряда не сообщайте. Особенно ему... Пожалуйста, начинайте! ..

Он сел к столу, раскрыл тетрадку, взял в руку карандаш и еще раз, видимо, не удержавшись, в упор взглянул на человека в нелепой полосатой пижаме.

— Вы работаете в газете, товарищ Жерве! Ну так вот, запишите: стоит!.. Двадцать восемь лет я был учителем здесь, по-соседству; в деревеньке Ильжо. Учителем, да... А Иван Архипов — кузнецом... Теперь этой деревни нет. Она сожжена... вместе с населением. Ее сжег командир немецкой дивизии. Его звали Дона-Шлодиен... Я за своих людей не поручусь... в данном случае...

Ночью летчик Зернов, после обязательной воркотни, поднял свой несколько перетяжеленный «ПО-2» с Корповского озерного аэродрома. Жерве на этот раз поместился в задней кабине; ближнюю к летчику занимал «господин граф». Полет прошел вполне благополучно, на свету Геннадий Зернов в сильный снегопад посадил машину у себя дома.

В этот же час вернувшаяся с очередного задания Лиза Мигай, как всегда после разговора с Вариводой и Архиповым, постучалась к Алексею Ивановичу: помимо чисто военных, ей постоянно удавалось добывать сведения, драгоценные для политического руководства.

Родных встретил ее, как обычно, приветливо, но показался ей чем-то расстроенным или озабоченным. Он слушал ее не менее внимательно, чем обычно, но не так живо, и, даже не дослушав до конца, встал и прошелся по избе. «Да... Так-то, товарищ Мигай, так-то...» Это всё было необычно. Лиза не знала, что ей следует сказать.

Родных постоял у окна, поглядел в него, потом вернулся к девушке и неожиданно положил руку на ее гладко причесанную голову, слегка запрокинув ей лицо.

— Скажите мне вот что, Лиза, — проговорил он странным, незнакомым ей доселе голосом, смотря в ее глаза. — Помните, вы рассказывали мне как-то про лагерную подружку свою... Как ее? Марья? Марфа? Приезжала она ко мне в Ильжо как-то...

— Хрусталева? — удивилась этому началу Лиза. — Помню, Алексей Иванович. А что?

— Хрусталева она, говорите? — задумчиво переспросил комиссар.

— У нее мама скрипачка; может быть, слыхали? .. Габель, Сильва... А отец — он погиб в море, около Чукотки... А что?

Алексей Родных, ласково проведя по волосам девуць ки, опустил, наконец, руку.

— Вот именно — «что»! У вас, случаем, какой-нибудь карточки этой Марфушеньки вашей не сохранилось? Жаль! Так вот: вчера мы взяли в плен одного сукина сына, генерал-лейтенанта фашистского... Его, раненого, перевозили с великим бережением из Гатчины во Псков. На самолете, видите ли, нельзя... Ранен он в грудь навылет. И знаете, кто его так? Ваша эта Марфуша Хрусталева! .. Ранила командира фашистской дивизии, будучи у него в плену, из какой-то мелкокалиберной винтовки. И исчезла бесследно. Это он так говорит! Но я не верю: замучили, небось, девчурку, негодяи... А за нами, за советскими людьми, ей памятник. Этот дьявол мое Ильжо сжег, со всеми людьми... А она отомстила. Комсомолка она была? Так я и думал!