Георгий Караев - 60-я параллель

Припав к теплому камню щекой, Лодя смотрел, смотрел. Потом он поднял голову.

Из-за стрелки Крестовского, через залив, доходили до него глухие непрерывные толчки. Там, за морем, всё время стреляли пушки.

Он всмотрелся. Даль была такой же синей и спокойной, как всегда, но по ней в двух или трех местах растекались бурые кляксы дыма. Одна, две, три... Там были враги. Они видны теперь не только с крыши... Нет, нельзя больше сидеть одному!

Весь остаток дня Лодя Вересов бродил по городу. Тут ему стало легче, потому что здесь было еще людно.

Он долго стоял и смотрел, как засыпают песком «Медного Всадника» на набережной, как зашивают в деревянные ящики сфинксов. Надолго ли? — защемило сердце. А что, если... Ой, нет, нет!

Трудно было узнать Аничков мост без Клодтовских коней. Только один розовый пьедестал остался от пышного Петра на Кленовой улице. И интересно, и так грустно!

Но людей всюду было попрежнему много. Продавали газеты, звенели трамваи, сновали по улицам, как всегда, грузовые и легковые машины. И из-за их шума не было слышно настойчивых раскатов на юго-западе. Не было видно и дыма на горизонте.

В седьмом часу вечера Лодя приехал домой. На дворе играли в какую-то новую игру все четыре девчонки Немазанниковы: Ирка, Нинка, Зойка и Машка. Лодя посмотрел на них одобрительно: девочки теперь становились, что ни день, более похожими на мальчишек. Теперь они не пекли пирожки, а бросали ручные гранаты и ходили в атаки. Из них — если так пойдет дальше — мог, пожалуй, получиться толк!

Поднявшись к себе, Лодя от тоски очистил еще одну морковку. Потом, посмотрев папины книги в шкафу, вытащил наугад «Историю корабельной артиллерии» и лег с морковкой на диван, почитать.

Почти тотчас же, однако, завыли сирены. Он помчался на крышу.

Сначала всё было как всегда, — сирены повыли и смолкли; воцарилась непередаваемая, особая, «тревожная» тишина. Улица опустела. Защелкал метроном. С соседних крыш стали доноситься громкие голоса. Старуха Вальдман села на своем обычном месте с чемоданчиком в руках. Дядя Вася Кокушкин выразил неудовольствие: кто-то явился на пост недостаточно быстро. А потом...

Потом там, далеко, за садом Дзержинского, за Гренадерским мостом, вдруг грянул первый выстрел. Один, другой, третий. Это били зенитки. Стало видно, как на соседнем доме люди побежали к южному краю крыши, стали всматриваться во что-то вдали, указывать руками.

Еще минута, еще две, и выстрелы за домами слились в сплошной гул. Смотрите, смотрите! Что это? Что это такое?

И Лодя увидел.

На небе, там в южной стороне, появилось сразу много яркобелых пятнышек. Они возникали одно за другим, там и тут, пятками, десятками... Они сливались в более крупные облачка, вытягивались длинной тучей, темнели.

— Скажи на милость! Неужели прорвался-таки к городу, проклятый? — тревожно спросил рядом с Лодей дядя Вася Кокушкин. И сейчас же тоненько, громко закричала старуха Вальдман:

— Ой, пустите меня! Ой, как я боюсь!.. Ах, Боренька ведь на службе... Ой, что же мне делать, что мне делать?

Но Лодя уже несся по лестнице вниз. Несчастная эта крыша, с которой ничего не видно.

Он мчался через мост к Ланэ, на улицу Павлова. Его влекло всё преодолевающее стремление мальчишки видеть бой своими глазами. Видеть всё, всё!

Он не слышал разрывов; да их, очевидно, еще и не было в этот миг. И всё же, выбравшись на крышу огромного дома, он ахнул: вся юго-восточная четверть горизонта, от куполов Владимирского собора за Невским и до Невы, даже несколько левее, была в черной туче дыма. Дым поднимался в десятках мест. Там он был светлосерым и легким, возносился в небо высокими столбами; здесь выступал огромным, жирным, черным как сажа, облаком и клубился, закрывая собой большую часть города. В ушах отдавалась торопливая, неистовая стрельба зениток. Высоко над нижним дымовым облаком плыло другое, от разрывов; множество острых, белых искр непрерывно прокалывали его, как иголочками. Тяжелое оцепенение сковало на несколько минут всех, кто столпился на крыше. Вот оно... началось!

Потом все закричали, зашумели, заговорили вдруг.

— Сожгут! Сожгут город, проклятые! Чего же не сбивают их, чего же смотрят?

— Слушайте, — что это горит? Смотрите, это вокзал горит... Октябрьский вокзал!

— Какой Октябрьский? Октябрьский — вот где. Это Лавра горит...

Лодя кинулся было к Ланэ, но Ланэ только рукой махнула. В ее тихой будочке теперь непрерывно звонил телефон. Побледнев до восковой желтизны, она что-то кричала в трубку, кому-то звонила, что-то записывала. Открыв на секунду стеклянную дверку, она выглянула наружу.