Хаджи-Мурат Мугуев - Рассказы разных лет

— Как это? — не понял я.

— На срочный запрос в отдел репатриации мне ответили, что Надежда Потаповна Корниенко была освобождена нашими войсками в имении прусского юнкера фон Пилау, где работала на свиноферме, но накануне отправки с эшелоном на родину, в Полтавскую область, внезапно заболела и скоропостижно скончалась. При вскрытии установлено отравление. Выданные ей репатриационные документы исчезли, и по этому поводу органами госбезопасности ведется расследование. Понятно? — закончил полковник и жестом пригласил меня к столу.

После завтрака полковник на санитарном самолете улетел в Познань.

Я остался комендантом города.

Спустя час я вызвал в свое распоряжение старшину Глебова и, оставив его при себе, посвятил во все детали сложной и загадочной истории. Старшина, не перебивая, выслушал меня, потом коротко сказал:

— Располагайте мной, товарищ гвардии подполковник.

По моему приказу все дороги были оцеплены постами, лес и рощица в окрестностях Шагарта прочесаны патрулями, но сбежавших из города фашистов и след простыл. В одной деревушке были задержаны трое скрывавшихся в ней немецких солдат, отставших при отступлении разгромленной германской армии. В самом городке задержали двух подозрительных женщин, пытавшихся выйти за запретную линию заставы, но тех, кого искали, не было. Так как далеко уйти они не могли, приходилось предположить, что сбежавшие были вывезены на специально прилетевшем за ними самолете или же где-то надежно укрыты своими соумышленниками.

Ровно в полдень в дверь постучал Насс.

— Садитесь. Принесли материал? — спросил я.

— Принес, — вынимая из портфеля бумаги, сказал Насс и положил их передо мной.

Я стал читать:

«Тулубьев Александр, царский кавалерийский офицер, эмигрант из Советской России, 55 лет. Без определенных занятий. Служил на конюшне у помещика фон Манштейна. Беспартийный. К нацистам не примыкал, был далек от политической жизни и гитлеровского режима, хотя был арестован в 1943 году и просидел в местном гестапо 36 дней. Освобожден по просьбе приятеля — владельца конюшни фон Трахтенберга».

— Почему сидел и почему освобожден, вы не знаете? — спросил я Насса.

— Отказался после Сталинграда носить траурную повязку и вступить в фольксштурм, мотивируя свой отказ тем, что он не немец, а русский. А освободили потому, что Трахтенберг, который знал его раньше, убедил гестаповцев, что Тулубьев почти сумасшедший. Вообще же он безобидный и славный старик.

— Благодарю вас, — сказал я, пряча бумаги в стол.

В восемь часов пришел Тулубьев. Я был очень занят, и, признаюсь, мне было совсем не до него. Бывший ротмистр заметил это. Посидев минут десять, он стал прощаться.

— У вас есть дела? — спросил я.

— Какие у меня дела! — махнул рукой Тулубьев. — Последнее мое дело — конюхом работал при одной конюшне, да и та работа теперь кончилась, а ухожу потому, что вижу — не вовремя пришел, мешаю.

Мне стало жаль его.

— Дела всегда много, Александр Аркадьевич, и потому я с удовольствием воспользуюсь вашим приходом и отдохну. Пойдемте в столовую, посидим и отужинаем вместе. Согласны?

— Неужели вы мне окажете такую честь? — поднимаясь с места, дрогнувшим голосом спросил Тулубьев.

— Почему бы нет? — в свою очередь переспросил я.

Бывший гусар посмотрел на меня, потом тяжело вздохнул и сказал:

— А как нам здесь врали про вас!.. На что я стреляный воробей, и то поначалу струхнул. А как увидел первого русского — остолбенел, как жена Лота…

— Это почему?

— Растерялся. Погоны увидел, наши российские погоны! Раскрыл рот, стою и ничего не понимаю, а потом подошел к одному офицеру и говорю: «Можно потрогать немного?» А он: «Пожалуйста, говорит, трогайте хоть до вечера». Я тронул — и вдруг как расплачусь… А офицер отодвинулся в сторону и говорит: «Вот так насвистался, папаша». А я с самого утра в тот день ни капельки в рот не брал.

— А вы пьете? — спросил я.

— Пью, — серьезно ответил бывший ротмистр!

— Ну так и идемте в столовую, пропустим перед ужином по рюмочке, — сказал я.

Не знаю чем, но мне очень понравился этот своеобразный человек, один из немногих в этом городе не заглядывавший мне в глаза раболепно и ни о чем не просивший.

— Накройте на двоих, принесите ужин и бутылку хорошего вина, — приказал я вестовому.

Вино было разлито по бокалам, и мы чокнулись.

— За русскую армию, за Россию! — сказал Тулубьев и медленно выпил. — Мне, конечно, трудно говорить о том восторге, какой я испытал, когда увидел, как удирали отсюда немцы. Я сам бежал от Буденного и хорошо помню кошмарную эвакуацию из Новороссийска. Но разве это можно сравнить с тем, что творилось в Германии? Страх, паника, рев, сумасшествие… гомерический поголовный драп, когда в одну ночь пустели города, а хваленые фашистские генералы бежали быстрее своих солдат. На дорогах тысячи брошенных машин, десятки застрявших поездов, нескончаемые вереницы пешеходов. А я смотрю, и в душе гордость растет! Ведь это же наши, русские, гонят фашистов! И радость охватывает, и плакать хочется… Наши, да не твои, ведь ты — эмигрант, а не русский.