Хаджи-Мурат Мугуев - Рассказы разных лет

Я не дал ему докончить рапорта.

— Все в порядке?

— Так точно! Никаких происшествий за ночь не случилось. Патрули возвратились.

— Отлично. Как люди?

— Дежурный взвод в боевой готовности, остальные еще спят. Кухня готовит завтрак. Скоро побудка, — глядя на ручные часы, доложил лейтенант.

— Что на завтрак?

— Пшенная каша с маслом и мясом. Хлеб, масла по семьдесят пять граммов и по куску сыра.

— Что же, завтрак хороший.

— А вы, товарищ гвардии подполковник, позавтракайте с нами. Бойцы будут довольны, — предложил лейтенант.

— С радостью бы, но дел много, в другой раз, а сейчас надо с начальником хозчасти повидаться.

Сопровождаемый лейтенантом, я пошел в интендантскую часть, откуда, пристегивая на ходу портупею, уже спешил предупрежденный дневальным начальник административно-хозяйственной части.

Пришел я сюда в такой ранний час не случайно, а намеренно. Дело в том, что, как мне сказал вчера Насс, наши солдаты прикармливали от своего сытного пайка многих неимущих, разоренных войной беженцев-горожан с их детьми. Само по себе это было хорошо и правильно, но таило и некоторую опасность. Среди десятков женщин, старух и стариков всегда могли затесаться и вражеские агенты. Они легко могли просочиться в эту голодную толпу, сблизиться и войти в доверие к нашим солдатам. Так уж устроен русский человек, что вид чужих страданий делает его мягким и отзывчивым. А сейчас не до жалости, не до всепрощения… Вокруг еще много притаившихся врагов.

— Много народу прикармливаете от солдатского котла, лейтенант?

Не зная, доволен ли я этим или ему предстоит взбучка, начальник АХЧ смущенно пробормотал:

— Главным образом, детишек подкармливаем, товарищ гвардии подполковник. Жалко все-таки, они же ни в чем не виноваты. Только если нельзя, так я распоряжусь…

— Кормите и впредь. Наоборот, если есть возможность, то давайте больше, разумеется, из остатков и не во вред солдатскому питанию.

— Конечно, я понимаю.

— Но вы все-таки не назвали количество людей.

— Точно сказать не могу, но детей, наверно, с семьдесят будет, а стариков и старух тоже около того наберется.

— А молодых?

Лейтенант помялся и неуверенно ответил:

— Бывают и молодые фрау, только редко, да и все разные.

— Вот именно — все разные. С сегодняшнего дня чтобы ни один человек, даже дети, не проникал во двор. Пищу выдавать только на улице. Понятно?

— Так точно!

— Если хоть кто-нибудь из немцев будет замечен в помещении или во дворе, вы, товарищ лейтенант, пойдете под суд. Я лично на вас возлагаю эту ответственность.

— Понятно, товарищ гвардии подполковник, — становясь «смирно», ответил начальник административно-хозяйственной части.

— Гуманность — гуманностью, доброе дело — добрым делом, но помните, что мы находимся на немецкой территории, окружены тысячами немцев, у которых мужья, сыновья и братья отступили и сражаются против нас на Одере.

— Понятно, товарищ гвардии подполковник!

— И самое главное. Фашисты — опасные и непримиримые наши враги. Ясно, что, уходя, они оставили здесь своих людей, и самое маленькое ротозейство может стоить нам больших жертв. Постарайтесь то же самое растолковать солдатам.

— Слушаюсь! Все, что приказали, будет исполнено! — отчеканил лейтенант.

— А кормить голодных — кормите! — уходя, закончил я.

Подходя к комендатуре, я увидел забавную картину. Около дома, от угла и до угла, не быстро, очень размеренно, прижав к груди кулаки, бегал американец. Он был одет в фуфайку без рукавов, с вырезом на шее и в короткие спортивные брюки, на ногах его были кожаные тапочки.

— Привет… Утренняя зарядка. Не могу без бега и гантелей… привычка… — улыбаясь, сказал он, остановившись возле меня.

— Что же, это здорово, — ответил я.

— И вам советую то же. А теперь извините, — взглядывая на часы, сказал он, — побегаю еще десять минут.

— И ко мне завтракать! — пригласил я.

— Благодарю! — уже на бегу крикнул корреспондент и рванулся вперед, сопровождаемый восхищенными немецкими мальчишками…

За завтраком собрались мои гости. Пришел и американец, уже переменивший свою фуфайку и короткие брючки на серый клетчатый костюм фасона «гольф» и высокие цветные шерстяные чулки. На ногах Першинга были ярко-желтые туфли на толстой каучуковой подошве.

К концу завтрака пришел Насс. Я пригласил его выпить с нами чашку кофе. Першинг дружелюбно оглядывал Насса, что, однако, не помешало ему удивленно произнести: