Александр Омельянович - В тылу врага

Ему хотелось прямо сейчас, сию минуту выскочить из машины и броситься в объятия первого попавшегося прохожего, чтобы рассказать ему, другим, всему городу обо всём, что переполняло его сердце в эти минуты.

Они остановились перед домом Мадоньских. Кристина уже знала о его возвращении. Они поздоровались довольно сдержанно и несмело. Слишком много было свидетелей их встречи. Позже он отправился в город. По тем самым тротуарам, по которым во время войны пробегал украдкой, он теперь шёл гордо и свободно.

Шёл и ласкал взглядом знакомые дома, башни костёлов, парк, оголённый, без ограды, — весь этот родной, любимый город. Почти вбежал в старое здание гимназии. Те же с трудом открывающиеся двери, тот же коридор, классные комнаты. Волнение перехватывало ему дыхание. В глазах у него стояли все те, кто беззаботной шумливой ватагой заполнял эти классные помещения до 1939 года. Многих из них уже не было в живых, и их могилы были рассеяны по всему свету. Сегодняшние ученики и их преподаватели с удивлением смотрели на советского офицера, который с фуражкой в руке в задумчивости брёл по коридору, погруженный, видимо, в воспоминания. Старый седой учитель Томаш Иодоховский внимательно приглядывался к чем-то знакомой фигуре офицера. Увидев его, Генрик бросился ему в объятия. Глаза обоих были полны слёз.

Эдек приехал за ним в старой дребезжащей бричке. Из Сувалок выехали в Немцовижну перед обедом. Была суббота 30 июня 1945 года. Лето в самом разгаре. Солнце припекало, а лёгкий ветерок едва поднимал пыль на дороге. Лошади шли бойкой рысью. Проехали военный аэродром в Паперни, весь покрытый воронками от бомб и рваными кусками бетонных плит.

Позади осталось уже Дубово, подъезжали к хутору Баканюка. Вот-вот должна была показаться и Немцовижна. На полях то тут, то там шрамами извивались зигзаги окопов. Краснела покрытая ржавчиной колючая проволока, разверзались пугающие своей глубиной воронки от бомб, виднелись таблички с надписью «Мины». Кое-где среди глиняных мазанок торчали закопчённые печные трубы. На лугах косили траву. Дрожащие волны нагретого солнцем воздуха висели над полями. Колыхались под ветром подоски земли, засеянные хлебом. Генрик наслаждался этой картиной лета, спокойствием природы. Он глядел вокруг, вдыхал полной грудью ароматный воздух, и на сердце у него становилось всё радостнее.

С шоссе свернули на просёлок, ведущий к Немцовижне. Они ехали теперь вдоль близко подступившей к дороге стены хвойного бора, который в летнем солнце казался голубым. Генрик попросил Эдека подстегнуть коней. Поднялись на пригорок. Генрик привстал в двуколке. Вначале показались верхушки приусадебных деревьев, а затем, на холме, — вся деревня, и вот уже постепенно из её общих очертаний выделились печная труба, крыша и наконец белые стены его родного дома, буквально тонувшего в зелени. Дом был таким, каким он всегда снился ему в Борецкой пуще.

— Ты помнишь, Эдек, как нас отсюда выселяли? Как мы уходили в изгнание? Здесь, на этом пригорке, отец говорил мне тогда, что мы вернёмся сюда опять, что мы должны вернуться. Эдзю, но как трудно было сюда вернуться, как нелегко!.. Но теперь уже нас отсюда никто не выгонит!

Лошади, подхлёстнутые хворостиной, пошли рысью, а Генрик похлопывал Эдека по спине и заливался смехом, как ребёнок, всё повторяя:

— Эдзю, ведь это дом, родной дом! Ты понимаешь, что это значит — дом?!

Эдек понимающе кивал головой.

Отец и сестра вышли встречать его на дорогу. Он спрыгнул с двуколки прямо в объятия отца. Младшие сёстры и братишка но могли дождаться своей очереди. Он сжимал их в объятиях, поднимал вверх и целовал, целовал без конца, удивляясь тому, как они все выросли. Потом его торжественно провели в избу, рассказывая наперебой о здешних новостях и о том, какие из любимых им блюд ожидают его па обед.

За обеденным столом его усадили на почётное место. Наконец-то после многих лет потемневший от старости стол собрал всю семью. Счастье этого момента с особой силой чувствовали отец и Генрик.

После обеда все вышли в сад, что перед домом. Начали собираться и соседи, которые не верили глазам своим — так вырос, возмужал Генрик. Мужчины уселись на траве в кружок, скрутили цигарки и стали расспрашивать Генрика о его приключениях, которые невесть каким эхом донеслись и до Немцовижны.

Старый Мерецкий принёс жбан настоянного на ягодах самогона, угощал соседей, с гордостью посматривая на сына, не успевавшего отвечать на вопросы. Иногда, не в состоянии спокойно выслушивать чересчур сдержанные ответы Генрика, он вставлял свои замечания, принёс из избы его китель с орденом, счастливый за сына. Собравшиеся передавали орден из рук в руки и не переставали выпытывать у Генрика всё новые и новые подробности о том, как он там ловил фрицев.