Сергей Мартьянов - Надпись на камне

Борис на мгновение представил себе, как сейчас, в это майское утро, просыпается вся страна, как открываются окна и двери в жилищах и люди приступают к <2воим делам. Рыбаки закидывают невод в притихшее море. Садовник поливает цветы, омытые росой. Мать собирает детей в школу. И никто не знает, что лежит в этот утренний час на берегу далекой реки пограничник Рублев и не хочет умирать в свои двадцать лет.

— Ладно, как-нибудь справлюсь, — прошептал Борис. Теперь он лихорадочно прикидывал в уме, как бы ловчее овладеть оружием. О винтовке Захара нечего было и думать — до нее живым не добраться. Что же делать? И вдруг мелькнула мысль: «А винтовка бородача! Она валяется совсем рядом, и подползти к ней можно под прикрытием убитой лошади... Вон и сам басмач, а вон и его винтовка».

Рублев снял фуражку и осторожно положил на камень. Тотчас по камню ударило несколько пуль. Рублев осторожно пополз. Острый щебень впивался в колени и локти. Только бы успеть, только бы доползти!

И вдруг от реки донесся торжествующий рев. Борис обернулся — фуражки на камне не было, ее сбила пуля. «Рано обрадовались», — усмехнулся Борис. Вот и винтовка. Он подполз к лошади и спрятался за ее остывшим шершавым брюхом.

Басмачи все разом вскочили на ноги и побежали к тропе. Топот их ног приближался неумолимо, как грохот обвала. Рублев зарядил винтовку и выстрелил. Потом еще и еще. Один басмач упал, остальные попятились, залегли. Оружие врага в руках пограничника било наверняка.

И снова завязалась перестрелка — смертельный поединок на выдержку нервов, на меткость глаза. Рублев не помнил, сколько времени длился этот поединок: может быть, час, а может быть, больше. Он все стрелял и стрелял, ничего не видя, кроме голов в белых чалмах и мушки на стволе винтовки. Он стрелял до тех пор, пока басмачи не поползли назад, к воде. Они ползли и отстреливались, охваченные бессильной злобой и страхом перед этим неуязвимым пограничником.

— Не выдержали, гады! — закричал Рублев и тут же спохватился: «Чему же я радуюсь? Ведь они уйдут!..» Он вогнал в магазинную коробку последнюю обойму и высунулся из-за трупа лошади. Но в это время на том берегу, из расщелины, выехал один всадник, за ним второй, третий, четвертый... Вскоре всадники заполнили весь берег. Это были основные силы банды.

Те, что пятились к воде, остановились и что-то закричали своим, указывая руками в сторону серого камня. Спустя минуту вся банда начала переправу через реку, и вода в ней вспенилась, закипела под множеством лошадиных ног.

«Теперь конец», — подумал Рублев. Величайшее спокойствие охватило его. Пять патронов, граната и — точка, смерть. Ну что ж, ты сделал все, что мог, Борис Рублев. Отцу твоему не придется краснеть за младшего сына.

Борис вогнал патроны в патронник, вынул из брезентовой сумки гранату и положил справа.

Басмачи молча переезжали реку. Было тихо, как перед бурей. И в этой тишине Рублев услышал бешеный цокот подков. Он обернулся. По ущелью скакали всадники в зеленых фуражках, и над головой у каждого сверкал клинок.

...Настала минута, когда Рублев вытер пот с лица и осмотрелся вокруг. Солнечная чешуя играла на поверхности реки, ослепляя глаза. Волны перекатывали трупы басмачей, унося их вниз по течению. Пограничники подбирали на берегу трофейное оружие, ловили коней.

— Вот и эту учтите, тоже трофейная, — подошел к начальнику заставы Рублев и передал ему винтовку бородача. Потом он рассказал о том, как погиб •Захар Перепичка, как у него самого вышло из строя оружие и как он отстреливался от басмачей из трофейной винтовки.

— А винтовочка-то наша, трехлинейная, — заметил начальник заставы и взглянул на номер. Лицо его вдруг выразило крайнее изумление. — Постой, постой... Да это же винтовка твоего брата. Смотри, номер 3131. Она!

Через несколько минут вся застава знала, что боевое оружие пограничника Рублева, погибшего смертью храбрых в прошлом году, отбито у врага и снова зачислено на вооружение заставы. На глазах у всех, в торжественной тишине винтовка погибшего была вручена брату.

— Разрешите? — сказал Борис. Он подошел к серому камню, отомкнул штык и нацарапал те самые слова, которые мы сейчас, четверть века спустя, рассматривали с начальником заставы, шаг за шагом восстанавливая в памяти необыкновенную историю.

Лейтенант оказался неплохим рассказчиком. Он родился в том году, когда произошла эта история, но помнил ее наизусть, как присягу. И глаза его, голубые и умные, выражали то скорбь, то решимость, то гордость.