Евгений Войскунский - Мир тесен

Тогда-то мы и разговорились с Нефедовым. «Начальник, — сказал он, водрузив на голый череп франтоватую фуражку. — Не о тебе ли я слыхал, что ты воевал на Балтике?» Оказалось, что мы с Нефедовым второй раз сходимся на одной палубе. Первый раз сошлись 3 декабря 1941 года — да, да, в ту самую ночь. Нефедов служил на тральщике, на который я сиганул с борта подорвавшегося транспорта. Он был тогда старшиной группы мотористов и парторгом корабля. Как видите, нам было что вспомнить тут, в бухте Закатной, на другом конце земли. Земля-то широко размахнулась — но мир, в сущности, тесен.

Не потому ли тесен, что мы соприкасаемся не только локтями, но и душами?

Я спросил капитана Нефедова, почему, по его мнению, не отправили на помощь «Сталину» отряд кораблей. Вот что он сказал дословно: «Да мы ж собирались идти. В ночь на четвертое декабря и весь день у Гогланда стояли в готовности. Меня комиссар вызвал и говорит — собрание проводить не будем, а предупреди людей, поход будет трудный и опасный. Чтоб каждый коммунист своим примером — ну, сам знаешь. Ты ж партийный? Ну вот. У нас экипаж, между прочим, был замечательный. Ребята — один к одному. Да, готовились идти на помощь. А приказ не поступил».

Сильно штормило в то лето. Но мой последний рейс прошел по тихой воде. Океан словно прощался со мной. Плавно вздымалась в спокойном дыхании его мощная синяя грудь. Он выстелил нам вход в бухту Н. сверкающим солнечным ковром. Он был таким, какими снятся океаны мальчишкам. Или теперь мальчишки перестали читать морские романы?

В эту бухту нам и раньше доводилось заходить — привозили снабжение для военно-морской базы. Я стоял на крыле мостика, смотрел, как солнце садилось за сопки, словно погружаясь в золотую ванну. Стонали краны, вынося из обоих трюмов ящики с грузом. Вдруг среди военных моряков на причале я увидел высокого седоусого капитана первого ранга. Он распоряжался, распекал, снимал стружку — так же грозно и хрипло, как когда-то в Моонзунде…

Некоторое время я наблюдал за ним. Потом сбежал по трапу на причал и направился к старому знакомцу. «Вы капитан первого ранга Галахов?» — «Да». Он уставился на меня с недоумением: что за шпак объявился? «А я Земсков. Помните? На Балтике встречались в войну». В его начальственном прищуре мелькнуло, как мне показалось, выражение усталости. И еще нечто такое, что можно выразить восклицанием гоголевского генерала, обнаружившего Пифагора Пифагоровича Чертокуцкого в коляске: «А, вы здесь!» Я счел нужным пояснить, что плаваю на этом пароходе начальником рации. «Ну и что вам надо, Земсков?» — хмуро спросил Галахов и, не ожидая ответа, пошел по причалу. «Ничего не надо. — Я тоже двинулся, не отставая. — Кроме одного. Товарищ капитан первого ранга, помните Гогланд, декабрь сорок первого? Корабли стояли в готовности. Почему вы не отправили их на помощь…» Я не договорил. Галахов остановился, приблизил ко мне лицо, искаженное злобой, в следующий миг я услышал короткую оскорбительную фразу. Кровь бросилась мне в лицо. За такую фразу дают пощечину. Я не успел, растерялся, Галахов, круто повернувшись, зашагал прочь. Бежать за ним, требуя сатисфакции? Глупо…

Сам не знаю, зачем вспоминаю эту горькую сцену. Не хотел бы, чтоб вы думали обо мне как о фанатике, одержимом навязчивой идеей. Не такой уж я правдоискатель. Но что-то сидит во мне упрямое, не позволяющее разменивать то, что ценишь в себе, на медяки дешевых уступок.

Теперь много говорят и пишут о быстро меняющемся мире. Это так. Научно-технический прогресс мощно подстегнул всю упряжку. Но ведь были, есть и, надеюсь, пребудут вечные ценности жизни.

К этому, собственно, я и клоню. Вы понимаете? Не надо мне было на долгие годы уходить в моря. Каждую минуту, да, каждую минуту жизни я должен был прожить рядом с моей любимой. Но кто мог знать тогда, что дорога каждая минута? Мы были молоды, жизнь казалась бесконечной, и ни Светка, ни я не догадывались, что блокада подстерегает нас, затаясь в засаде…

После стоянки в Даугавпилсе мы со старлеем ужинаем в вагоне-ресторане. За широким окном с не очень чистыми занавесками день туманится, темнеет. Мы пьем пиво и едим невкусный железнодорожный шницель с жесткой картошкой.

— Вот вы, Борис Павлович, когда выступали у нас, — говорит старлей, — рассказывали о лейтенанте, который прикрыл ваш катер дымзавесой, а сам погиб. Как его фамилия?

— Варганов. Марат Варганов.

— Да. — Старлей отхлебывает из стакана. — Мы знаем Осипова, Гуманенко, Афанасьева, Ущева, — он перечисляет знаменитых балтийских катерников. — Почему не знаем Варганова?