Артур Черный - Комендантский патруль

Забросив бумагу в кубрик, я прыгаю в «Волгу» Мамая, и мы почти до самого обеда колесим по перекалившемуся от жары городу. Корыстный участковый возит меня вовсе не от большого кавказского радушия, вчера он занял у меня пятнадцать тысяч на свою сессию. Более того, ездить одному, проверять людей на участке и переписывать их на бумажки, здесь небезопасно, а я — лишняя боевая единица. Все это мне понятно и ясно как божий день, однако будничная скука гнетущего однообразия, поселившаяся в моей душе, каждый раз гонит меня из отдела вон, каждую минуту пребывания в его стенах она обматывает мою шею тугой петлей своей волчьей тоски. Рыжие мухи ползают там по почерневшему от копоти потолку кубрика, сплошная стена духоты стоит в темных коридорчиках общежития, красные, потные лица, грязный мат и плевки среди синего табачного дыма… Каждый день я бегу оттуда, и каждый день с нетерпением возвращаюсь туда. Там мой дом. Дом, негостеприимный, без куска хлеба, с глотком теплой, противной воды…

На рынке 8-го Марта, где меня высаживает Мамай, важно перебирает в руках четки Неуловимый. Уволенный за безделье жулик и неряха, он подходит ко мне и, окрыленный неведомыми надеждами, рассказывает о скором своем восстановлении в прежней должности участкового. Неуловимый подал в суд на Тайда. Он уверен в выигрыше и даже пытается убедить в своей правоте меня, вслух рассуждая про Тайда: «Он ведь меня незаконно уволил. Я ведь еще могу работать».

Я ведь еще могу работать!.. Неунывающий тип. Только вот беда; все четыре года, пока он работал, никто этого не заметил.

Я в отделе. Почти полдня мне снится какой-то кошмар: я бросил все, наплевал на всех и сбежал из этого дурдома домой. Домой! Туда, в зеленые, прохладные степи Сибири! Здесь, в Грозном, на меня подали в розыск. В один прекрасный день за мною приходят несколько милиционеров, которые хотят только одного: схватить меня и отправить работать обратно в чеченскую столицу участковым 20-го участка. Я, живущий половину своей сознательной жизни в милицейской форме, живу в ней и дома, прыгаю от них в этой форме по крышам домов, скрываюсь в норах чердаков, петляю по кривым лабиринтам улиц. Они кричат мне вдогонку: «Дезертир! Предатель!» Я, расталкивая попавшихся на пути граждан, ору во все горло: «Расступись! Менты на хвосте!» Мой сон полон и имеет счастливый конец. Запыханный, уставший, как черт, я отрываюсь от преследователей.

Лишь два месяца назад мне снился совершенно противоположный сон. Чтобы увезти меня домой, в Чечню приезжают родители. Но тогда домой я точно не собирался, более того, по моим убеждениям, позор такого побега был бы непоправимым, и после него в глазах и русских и чеченцев мне уже не подняться никогда. В тот же день первым попавшимся самолетом я отправляю родителей домой.

В конце рабочего дня в незакрытые каким-то растяпой двери кубрика врывается Рамзес Безобразный. Он неисправим. Рамзес с порога кричит мне любимое и единственное его слово: «Собирайся!», и измазанной чем-то ладонью черпает из питьевого ведра воду. По пути к воротам я успеваю предупредить проскочившего мимо Опера об опасности вселенской эпидемии. Тот обещает отмыть ведро порошком.

Вдоль молчаливых руин улицы Алексеева с Рамзесом и двумя сотрудниками РУБОПа, переодетыми в штатское, мы выискиваем редкие, не оставленные людьми жилища. Я представляюсь их участковым и, объясняя, что идет проверка паспортного режима, вписываю в свой блокнот данные паспортов. Рубоповцы кого-то ищут. Когда улица заканчивается, они забирают листок блокнота, подвозят нас к отделу, благодарят и уезжают.

В рабочем кабинете я составляю справку о проделанной за день работе. Она выходит сразу на двух страницах. Так… Что-то не то… Где-то я переработал… Слишком опасно бросаться в глаза начальству своими успехами. Разорвав листок в клочья, я измарываю новый лишь на четверть.

В 09.00 мы неторопливо выслушиваем последние наставления Тамерлана перед своим разносом в МВД. Чеченец Сириец, скрывая волнение, спрашивает:

— А что с собой брать-то?

Кто-то участливо советует:

— Лапши самую большую пачку возьми…

Приняв на вооружение добрую идею, я беру с собой самую большую пачку лапши и армейскую смекалку, без которой никуда.

Около получаса мы вздыхаем в прохладе облезлого коридора. Стены его грязны и не шпаклеваны, окна уродливы и кособоки. Здесь не хватает денег на ремонт здания.

Нас приглашают в светлую чистую комнату. Грозные чеченские отцы-командиры, насупившись, с видом легкого пренебрежения взирают на нас, простых смертных, осмелившихся переступить порог их поднебесной. Мы молча рассаживаемся вдоль стены. Первым берет слово наш куратор Безумный Капитан Корабля Участковых — седой, хромой на одну ногу капитан, отсталый теоретик и слепой тактик: