Владимир Коротких - Броневержец

Отпуск Леха снова провел в родном селе. Хотел он было на пару неделек смотаться на юга, на море посмотреть, но так и просидел дома, не посмев своим отъездом огорчить родителей.

Вернувшись в часть, Леха узнал, что его теперешний начальник старший лейтенант Засохин получил очередное воинское звание капитана. Он уже вполне освоился в части и, ко всеобщему огорчению окружающих, во всем старался походить на Пругина, также выросшего до майорского звания. В голосе капитана Засохина при общении с подчиненными появились резкие нотки, а с ними и знакомые манеры. Но если Пругин, имея высокий рост и статную комплекцию, носил себя как знамя, то невысокого роста, худой и кривоногий Засохин с сильно выпяченной грудью походил скорее на гнутую монету.

Впрочем, Леху он не доставал, поскольку тот тоже был для начальства полезным человеком, да и, собственно говоря, не давал он для этого никаких оснований. Со своими обязанностями Леха справлялся, старшим по званию не хамил, водку ведрами не жрал.

Пришла поздняя осень, а с ней грянул и всенародно любимый праздник Седьмое ноября. На торжества в батальон съехались офицерские семьи. Нарядные офицерские жены посещали расположения подразделений, в которых служили их мужья, угощали солдат домашней выпечкой и конфетами. Все было по-семейному, как в детстве, в пионерском лагере, когда родители в выходной день навешали своих чад. В клубе, как обычно, дали большой концерт, после чего солдаты ушли под надзором дежурного по части праздновать в казармы, а офицерский состав с женами переместился в просторный спортзал, где были накрыты столы для банкета. Все проистекало по сложившемуся плану. Столы с угощениями и спиртным стояли буквой «П», а в углу на помосте разместились музыканты вокально-инструментального ансамбля части.

Нарядный Леха, в отутюженной парадной форме, тоже переместился вместе с остальными в спортзал и был усажен по ранжиру рядом с семьями Пругина и Засохина.

Праздник начался с тоста комбата Славкина и зачитывания поздравительных телеграмм, пришедших в адрес офицеров, прапорщиков и личного состава батальона от командиров других частей. Потом с тостами выступали все по старшинству. Спиртного было в достатке. Начались танцы. Леха не мастак был по части вихляний и теперь, как с некоторых пор курящий человек, часто выходил на улицу посмолить.

В один из таких выходов с ним вышла покурить и жена Пругина — Люба. Это была дородная, под стать мужу, высокая, ярко напомаженная симпатичная брюнетка. Было ей около тридцати лет.

Зная, что это жена Пругина, Леха в городке инстинктивно обходил ее стороной, не имея желания нарываться на короткое знакомство. Но тут, в период курительного времяпрепровождения, ему поневоле пришлось с ней общаться. Люба курила так же часто, как и Леха, поэтому времени для общения получилось предостаточно.

Заметив, что Леха стесняется танцевать, Люба взяла над ним шефство и между перекурами не отпускала Леху от себя, вовлекая его в медленные и быстрые танцевальные ритмы. Слегка захмелевшая Люба в конце одного медленного танца от доброты душевной даже как-то больше по-матерински чмокнула Леху при всех, оставив на его щеке ярко-бордовый помадный след своих пухлых горячих губ. Леха, чтобы не обидеть женщину, сразу не посмел стереть помаду и недолго под одобрительные возгласы братьев по оружию веселья ради пофорсил этой наградой.

Подвыпивший, размякший от доброты Пругин глотал водку с другими офицерами, слюняво улыбался, приветливо и одобрительно помахивая Любе с Лехой своей здоровенной лапой с обгрызенными ногтями.

Леха выпивал мало и тут же в танцах быстро расходовал свою алкогольную энергию, оставаясь чуть навеселе. Праздник получился веселый и закончился далеко за полночь. Весь военно-гражданский движимый и недвижимый состав был благополучно переправлен в городок на взятом на прокат совхозном автобусе марки «Кубань». Ехали весело, с песнями. Праздник продолжился в городке, во дворе трехэтажек с выпивкой и импровизированной закуской, разложенной на лавочке у подъезда. Мелкий моросящий дождик никого не смущал, и народ продолжал веселиться по своему усмотрению. Петь Леха любил. Песен знал много и с удовольствием включился в общий, пусть уже не такой стройный, но веселый хор. Праздник закончился ближе к утру с последними уже мало доходящими до собеседников сбивчивыми душевными излияниями и объятьями.

Следующий день внезапно, волею судьбы, стал для Лехи черным. Пругин протрезвел. Он снова был зол на жизнь, как на мероприятие, а вместе с тем и на всех, кто принимал в нем участие.