Игорь Срибный - Летучие мыши

После руин и разрушений войны он, наконец-то, попал в рай великолепных архитектурных ансамблей, старинных особняков, цветущих парков.

И… через неделю он уже полностью забыл о войне, о неимоверных физических и моральных нагрузках, о приятной тяжести оружия в руках… Он полностью окунулся в этот сказочный курортный сон…

Только одно смущало его и заставляло выходить на пляж только ранним утром и вечером — многочисленные безобразные шрамы от пулевых и осколочных ранений, в изобилии покрывающие его тело. Он не терпел с детских лет проявлений жалости к себе, и единожды заметив, с какой материнской жалостью смотрит на его шрамы пожилая женщина, он сразу же решил для себя не выходить на пляж в дневные часы, когда там полно народу.

Время в Сочи летело с неимоверной скоростью, и братья глазом не успели моргнуть, как пролетел двадцать один день отдыха, предусмотренный путёвкой.

Седой загрустил. Ему не хотелось уезжать, но Анатолию через неделю нужно было выходить на работу.

— Ладно, братишка, давай ещё пару дней побарахтаемся в море «дикарями», а потом я тебя довезу до самого дома, — предложил Седой.

— А жить где будем? — Анатолий любил комфортную жизнь.

— Брат, я же военный человек! У меня в машине есть всё! И даже двухместная палатка! Есть надувной матрац, такие же подушки… Мы встанем где-нибудь на Мамайке в соснах, и пару дней оттянемся по полной!

— Ладно! Уговорил. Правда, я хотел попасть домой пораньше, там ведь тоже дела есть…

— Толян! Поверь мне, моему военному опыту: все дела не переделаешь! Никогда! Всегда будет что-то, что ты хотел сделать, да не успел, или не позволили обстоятельства.

— Я же сказал, что согласен! Поехали на Мамайку.

Братья набрали продуктов на два дня, взяли две бутылки водки, десять пива и, загрузив портативный холодильник, стоявший в багажнике «Форда-Скорпио», помчались на выезд из города, в посёлок Мамайка, поразивший их во время экскурсионного путешествия на теплоходе полупустыми пляжами и чистой, как слеза морской водой.

Седой ещё тогда присмотрел группу сосен, подумав, что вот идеальное место для «дикого» отдыха.

Он быстро поставил палатку, которая была предназначена для гор, и достаточно было только раскрыть её, как каркас сам ставился на место. Оставалось только закрепить её на земле или на льду приколышами. Словом, через десять минут палатка с матрацем и подушками была полностью готова к эксплуатации…

— Вот это чудо! — сказал Анатолий, глядя, как ловко Седой управляется с палаткой. — Никогда не видел такой!

— Это горный образец. Если в горах застал буран или сильный снегопад, дорога каждая секунда. Поэтому здесь всё рассчитано на быструю установку. Хочешь, оставлю её тебе?

— Конечно хочу! Это же для рыбалки, для охоты вещь очень удобная! Раз! И готово: палатка стоит! Да все мои товарищи по рыбалке просто обалдеют, когда увидят это чудо!

— Лады, Толян! Доедем до Донецка, заберёшь палатку.

— Ты не шутишь? Расстаться с такой вещью!

— У нас будет очередное списание, и я себе ещё возьму. Не переживай!

Двое суток братья фактически не выходили из моря, будто стремясь накупаться в солёной морской воде на всю оставшуюся жизнь…

А вода была — просто чудо — прозрачная — каждый камушек виден на дне, тёплая, как парное молоко, а установившийся штиль, как будто специально для них, давал возможность расслабленно полежать на воде, ловя лицом нежные солнечные лучи… И, казалось, не будет конца этому раю на земле, — так спокойно и тихо было на этом кусочке морского побережья, выбранного братьями для двух дней отдыха…

Братья пили холодное пиво, болтали ни о чём, отчаянно предаваясь только морю и безделью…

И не знал Седой, что совсем чуть-чуть остаётся до того момента, когда он навсегда потеряет своё спецназовское прозвище и станет простым гражданином Сербиным… А Анатолия ожидала совсем иная — непредсказуемая судьба…

Оставалось чуть-чуть до поворота судьбы, который навсегда изменит жизнь…

Сербин не мог себе объяснить, почему его вдруг неудержимо потянуло в те места. Не мог… Но ему стало до того неуютно дома, что он бросил работу над новой книгой. Как только он садился к компьютеру, пальцы деревенели. Во рту пересыхало, а сигарета начинала пахнуть не дорогим табаком, а прелой соломой… Панический ли страх, психическая неуравновешенность — как бы ни называлось это состояние, но писать здесь он больше не мог.