Павел Нечаев - Танго смерти

Распределив людей, Цви приказал:

— По четыре человека от каждого звена идут со мной на склад. Остальным очистить от камней место и ждать, не расходиться.

— А может, мы в тех палатках заночуем? — спросил из-за спин тот же голос. Совсем рядом из-за кустов торчали верхушки палаток. Как потом оказалось, там расположились остальные два взвода их роты.

— А может, вы наконец поймете, что не у бабушки в деревне, а в армии? — повысил голос Цви. — Будете делать, что скажу! И, специально для особо одаренных — если хотите что-то сказать, обращайтесь по уставу.

— А как это — по уставу?

— Завтра узнаете! А пока просто молча делайте, что приказано! — с этими словами Цви удалился. За ним поплелись выбранные в носильщики новобранцы.

— А ужина, похоже, не будет, — нарушил тишину все тот же недовольный голос.

— Да ты просто пророк, — усмехнулся Саша и полез в автобус. Он завел мотор, включил фары, чтобы видеть площадку, вылез и приказал: — Ну что, за работу, если не хотите спать под открытым небом!

Работа закипела. Принесли палатки и все дружно принялись их ставить. Сашино звено свою палаткупоставило первым — сказался Сашин, да и народ подобрался рукастый. Тот же Мозес всю войну плотничал. Потом пошли помогать другим. Саша бегал, матерился, показывал, придерживал — и вскоре поймал себя на том, что ему это даже нравится. Командир сел на ступеньку автобуса и одобрительно за этим наблюдал. Один раз даже показал Саше большой палец.

Насчет ужина пророк ошибся. Когда поставили все палатки и привели все в порядок, командир прошелся, трогая застеленные серыми одеялами походные койки, сдержанно похвалил и растворился в темноте, прихватив с собой двух человек. Все наладились спать, но Саша одернул:

— Отбоя не было.

— Это что, вот так теперь все время будет? Команды, беготня? — нахмурился Генрих. У него болело все тело, от усталости и голода его пошатывало. От мысли, что он не может просто завалиться и поспать, потому что надо ждать разрешения от командира, ему стало обидно.

— Привыкай, — бросил Саша.

Цви отсутствовал недолго. Он вернулся и не с пустыми руками. Принесли мясных консервов, хлеба, фруктов и кофе. Есть уселись прямо в палатках.

— Живем! — наворачивая мясо ложкой прямо из банки, с набитым ртом произнес Генрих.

— Да, командир оказался лучше, чем я о нем думал, — кивнул Саша.

— Да и ты тоже… раскомандовался, — засмеялся Давид. — Командир полка, нос до потолка!

— Да уж, — согласился Саша. — Даже поймал себя на том, что мне это нравится.

— От себя не уйдешь, — глубокомысленно произнес Генрих и сделал значительное лицо.

— Не ты первый мне это говоришь, — Саша удивленно посмотрел на Генриха.

— А кто еще это говорил? — полюбопытствовал Генрих.

— Был один человек, в Киеве. Тоже, как ты — мудрец, каких поискать, — ответил Саша. — Был? Почему был, — Генрих проигнорировал подколку. — Он тоже умер, как Прасковья?

— Нет, не как Прасковья, — Саша помрачнел. Висящий на центральном столбе палатки керосиновый фонарь расцветил лица во все оттенки желтого. Саша посмотрел на вьющуюся вокруг фонаря мошкару и мрачно сказал: — Я точно не знаю, что с ним случилось. Но меня он просветил насквозь, как рентгеном и понял то, о чем я сам не догадывался…

С Михалычем Саша познакомился в пивной, где был частым гостем. Вернувшись в Киев, он устроился работать в школу, учителем немецкого. На фронт Саша ушел с последнего курса. После войны в школах не хватало учителей, и его взяли, несмотря на отсутствие диплома. Районо выделило ему комнатушку в доме напротив того, в котором он провел свое детство. Сначала он думал, что сможет доучиться и даже подал документы в институт на заочное отделение. Но учеба не шла. После очередного отказа из НКВД, он запил. За это его едва не уволили с работы, но в последний момент оставили — все-таки заслуженный человек, орденоносец. Больше в запой он не уходил, но пил постоянно, не уходя спать без рюмки-другой. После уроков Саша шел в пивную на Мало-Вышгородскую. Там, в прокуренном, душном подвале, за потемневшим от времени столиком он выпивал несколько кружек горького, невкусного пива и только потом шел домой.

Однажды, когда он уже примелькался в пивной, из махорочного дыма выплыл один из завсегдатаев. Он подошел к Сашиному столику и со стуком опустил на него недопитую кружку. Саша всегда пил один, ни с кем в пивной за все время так и не познакомился. О подошедшем к нему человеке он знал только то, что того зовут Михалыч и то только потому, что все его так называли. По внешнему виду Михалыча можно было с легкостью почитать его биографию. Застиранная, давно потерявшая цвет солдатская гимнастерка третьего срока, золотая нашивка за тяжелое ранение и одинокий кружок медали «За отвагу» на груди однозначно свидетельствовали, что ногу Михалыч потерял не под колесами трамвая. После войны много таких было — тихо спивающихся калек.