Владимир Першанин - Снайперы Сталинграда

— Не жалко тельняшки? — спросил Максим.

— Чего ее жалеть? Белье теплое выдали, а мне ж не на корабле служить. Да и выпить хочется. Забыть про эту чертову войну хоть на часок.

Андрей пожертвовал трофейную зажигалку, и шустрый Максим принес через час литр спирта и завяленный кусок соленого сала, воняющий бензином. Понюхали, поскребли желтую соль и обругали тыловика:

— Получше не мог найти, крохобор!

— Умный, сам с бензином жрать не хочет.

Настроения это не испортило, посидели вечерок перед землянкой, выпили спирт, съели уху, высказывали, у кого что на душе. Рассоловевший Макея пустил слезу, жалея мать:

— Отец без вести пропал, старшего брата под Ленинградом убили, еще один братишка в девять лет зимой от простуды умер. Остались две сестренки, да бабка едва ходит. И все заботы на мать. Ну вот скажите, разве можно мне умирать?

Парень из Ростова, бегавший за водкой, крепкий, с покатыми спортивными плечами, был уверен в себе. В конце сентября он участвовал в уличных боях и задушил немца, кинувшегося на него со штыком.

— Он у меня винтовку выбил и уже примерился штык всадить. А я борьбой три года занимался. Дернул за ствол, с ног сшиб и, как куренку, шею раздавил… как куренку! И еще буду давить, тем более снайперскую винтовку получил.

Парня, отдавшего в общий котел тельняшку, звали Александр Приходько, а если проще — Саня. Он сразу получил прозвище Матрос. Жилистый, худощавый, Саня рассказал, что до войны плавал на сейнере. Сейнер утопили, когда шли караваном из Астрахани, везли пополнение в Сталинград, ну а Саню зачислили в пехоту.

— Штанов и гимнастерок не хватало, ходили первые дни во всяком рванье, — рассказывал Саня. — Выдали пилотки со звездочками, винтовки и по десять патронов. Все дружки либо погибли, либо тяжелые раны получили. Ну кто думал, что такая война будет? Хвалились, песни пели, а как до дела дошло — поперли нас по всем фронтам. Но здесь мы их остановили, правда, Андрей?

— Пока держимся. Да и некуда отходить. Волга-то — вон она, под ногами.

— Ты меня в свою роту возьми. Я слышал, ты уже десяток фрицев перебил. Возьмешь?

— Возьму, если смогу, — отозвался Ермаков, чтобы прекратить бесполезный разговор.

Еще неизвестно, куда сам попадет. Курсы дивизионные, обещали, что выпускники будут проходить службу в своих батальонах и ротах. Только обстановка каждый день меняется. Что там завтра решат?

Хорошо посидели, выспались, несмотря на холод, а утром посыпались несчастья. Люди на берегу гибли часто. Налетали немецкие самолеты, с холмов били гаубицы. От снарядов неплохо защищал обрыв. Но иногда точно выпущенный под нужным углом гаубичный заряд переваливался через край обрыва и взрывался на кромке берега. Сюда же немцы постоянно сыпали мины.

Народу толчется много, не одна, так другая цель найдется. Но когда немцы сильно распоясывались, из-за Волги начинала работать наша тяжелая артиллерия, и немцы замолкали.

В тот день как всегда проводили тренировочные стрельбы. Парень из Ростова выцеливал доску от шлюпки, торчавшую из песка. Пуля взметнула фонтанчик песка чуть ниже.

— Бери повыше, — сказал Чумак. — Над водой траектория снижается.

— Ну вот, тренируемся на воде, а стрелять на суше будем.

— Ничего, привыкнешь. Главное, твердо держи прицел.

Из-за облаков вывалился в крутое пике «Юнкерс-87» с выпущенными, как когти, шасси. Сбросил две бомбы на пришвартовавшийся баркас, а, выходя из пикирования, обстрелял берег из спаренного пулемета в кормовой части кабины.

Ростовчанин сунулся лицом в песок, вокруг расплывалось пятно крови. Когда подбежали остальные ребята, увидели, что он убит наповал несколькими пулями. Снимая пилотку, кто-то сказал:

— Как знал парень, что погибнет. И водки на помин души вчера достал.

Молча разошлись, а через день новая беда. Немецкие самолеты с утра бомбили берег. Налетели две тройки «Юнкерсов-87» в сопровождении истребителей. Сбрасывали тяжелые бомбы. Стоял вой сирен, взрывы поднимали фонтаны воды и песка, люди метались по берегу, некоторые не догадались спрятаться в щелях-укрытиях.

Трое курсантов бежали к обрыву. Чумак, словно предчувствуя беду, кричал вслед:

— Ложитесь, ребята!

Ермаков поднял голову и стал свидетелем страшной сцены, которая надолго запечатлелась в памяти. Курсанты добежали до крутого обрыва, у подножия которого лежали еще десятки человек: беженцы и военные.

Бомба рванула на мелководье, разбив в щепки бревенчатый причал. Счетверенную пулеметную установку, которая до последней минуты вела огонь, разнесло вместе с расчетом. Тело одного из пулеметчиков с оторванными ногами, подбросив, ударило о песок. Взрывная волна раскидала груду ящиков и бочек с продовольствием, осколки выбивали из обрыва комки глины.