Роман Кожухаров: Штрафники на Зееловских высотах

За день Аникин так насмотрелся на окрестности, что глаза стали болеть. Местечко Ратшток, к которому должны были прорваться штрафники, располагалось примерно в километре от железнодорожной насыпи. Примерно на полпути к этой промежуточной цели находилась серьезная преграда – состоявший из нескольких строений хутор, или фольварк, говоря по-местному.

Ротный, имевший слабость к незнакомым, казавшимся ему умными, словам, при постановке боевой задачи все время повторял это «фольварк», «фольварк», да еще поправлял Андрея, когда тот упрямо говорил «хутор». «Это тебе не изба с сараями, Аникин, – наставительно раздражался Шибановский. – Фольварк – это поместье по-ихнему. Соответственно, и уровень защищенности другой… Они тут каждую колоду в бастион превратили…»

Слова ротного подтверждали пехотинцы из стрелкового батальона, который располагался поблизости. На передний край бойцы батальона прибыли три дня назад под мощнейшим артобстрелом немцев. До этого было форсирование Одера и бои в Кице, пригороде Кюстрина. Передышки дали неделю в Кице, а потом – сюда, и все это время под обстрелом. «У них с высот весь наш плацдарм и река – как на ладони. Каждый кустик пристрелян. Лупили из дальнобойных, как проклятые…» – делился с Андреем лейтенант Дрёмов, командир взвода связи. Он сказал, что в батальоне некомплект бойцов почти на четверть. Часть повыбило при артиллерийских обстрелах, а часть – уже здесь, во время «разведок боем», в которые командование заставляло постоянно ходить части передовой линии. «Тут половина на минах поубивалась… – качая головой, сетовал Дрёмов. – Фашисты каждый клочок ими напичкали. Так что берегитесь, как попрете на высоты… До них еще добраться надо будет… И то хорошо, что ночью ходили. У нас тут комбат поначалу погнал роту Лаврикова средь бела дня. Так от нее в минуту остались рожки да ножки… Два ДЗОТа как из-под земли объявились. Ни разведка, ни наблюдение их не раскусили… А потом еще самоходки к ним добавились… Эх… Так что изучай местность, старший лейтенант… и не лезьте на фрицев посветлу…»

К советам связиста Дрёмова Аникин прислушался. Валяясь на прогретых весенним солнышком шпалах, высматривал в бинокль. Заучивал местность, намечая вместе с командирами отделений возможные ориентиры. Все надеялся, что наступление начнется с темнотой. Но приказы не обсуждают. Штрафников погнали на вражеские позиции перед закатом, когда они были для оборонявшихся как на ладони. Без всякой огневой поддержки.

И вот теперь взвод уткнулся животами в пойменную водицу под кинжальным огнем фашистских пулеметов. Свист этих кинжалов становился все плотнее и настырнее. Черемизов на левом фланге попытался ответить в сторону немецкого пулеметного гнезда из своего «Дегтярева». На него тут же обрушился поток трассеров. Эх, окопаться бы ему получше, разделают парнишку к чертовой матери под орех.

Мамедов, воспользовавшись тем, что внимание фашистов переключилось влево, пытается проползти вперед. За ним следует все отделение. Кто-то из мамедовских привстает и бросается перебежкой вперед. Тут же фонтанчики грязи вскипают возле его ног. Сделав несколько шагов, он бросает далеко перед собой гранату, а потом плашмя плюхается на землю. Срезали бойца!..

Но нет, тот неутомимо продолжает карабкаться вперед, до тех пор, пока не замирает в ложбинке. Неглубокая, но от вражеских пуль защищает надежно.

Граната оказывается дымовой. Робко пыхнув несколькими серо-черными клубками, густой дым повалил уверенней, рваными облачками застя обзор фашистам. Вскоре дымовая завеса растянулась уже на несколько метров.

Бойцы взвода, не дожидаясь команды, тут же, кто ползком, кто вскочив на ноги, стали продвигаться вперед. Для немцев дымовая завеса стала полной неожиданностью. Они пытались сохранить стрельбу в прежних секторах обстрела, но все равно трассеры метались в дыму наобум.

Эрдэгэшка [1]чадила всего минуту, но за это время взвод успел подобраться вплотную к завесе, выиграв у вражеских пулеметчиков без малого полсотни метров. Минута на войне – это целая вечность.

Только теперь Аникин признал в бойце, метнувшем дымовую гранату, Кокошилова. У него кацавейка с широкой выцветшей заплатой через всю спину. «Это, коль побегу, чтоб фрицу целиться легче было…» – геройски шутил Гена.

Бои под Балатоном, а потом под Веной здорово изменили бывшего уголовника Гену Кокошилова. Поварило его в кровавой солдатской «каше из топора», как кожуру с печеной картошки, содрало коросту лагерных привычек и принципов. Но ухарства только прибавилось.