Роман Кожухаров - Умри, а держись! Штрафбат на Курской дуге

– Как нога? – вдруг спросил он Демьяна.

– Болит… – ответил Гвоздев с досадой и, одновременно, захлестнувшей его признательностью.

Раздосадовался он на то, что собственный голос показался ему каким-то дрожащим, жалующимся.

– Ничего, терпи… Поговорю с фельдшером… что-нибудь для раны чтоб. Или посмотрит твою ногу… Может, доктор.... – пообещал замкомвзвода, играючи подымая одной рукой объемный мешок.

Гвоздев, совсем растерявшись, даже не успел пробормотать «спасибо», а Семеныч уже растворился во мгле, которая снова сгустилась до непроглядной. Но в душе стало светло от теплого человеческого слова и участия. И еще сухарь, твердый, как камень, который никак не хотел размягчаться во рту, но все равно добавлял приятных ощущений. Демьян, не в силах бороться с голодом, торопливо, судорожным движением руки засунул сухарь, еще когда пытался отвечать Семенычу.

Рядом в темноте скрежетала вскрываемая консервная банка, а Демьян наслаждался кисловатым вкусом ржаной массы, запивая ее водой из фляги.

– Во человек… – раздался голос Потапыча. – Голова… Каждого по голосу различил. По имени и фамилии помнит, у кого что, какие надобности, курящий там, или сахарку подсыпать…

– Ага, Гвоздю вон ногу чуть не отнял выше колена… – с ехидной насмешкой, набитым ртом, выговорил Зарайский. – Для пополнения мясных запасов старшины Мурзенко…

Демьян хотел ответить ему что-то резкое, но вдруг раздался протяжный хлопок. Он прозвучал так оглушительно громко и близко, что Демьян чуть не подавился ржаной массой и вздрогнул от неожиданности. Тут же запоздало, почти машинально, мелькнула мысль, что хорошо, что темно и его испуг никто не увидел.

– Винтовочный… – успел проговорить Потапыч, и звук его голоса заглушила череда последовавших один за другим выстрелов. Одиночные хлопки вдруг перехлестнула тарахтящая сухая очередь. Длинная, потом, с паузами в доли секунды, одна за другой – короткие. Потом они пошли стучать внакладку, одна на другую, свиваясь и замешиваясь с винтовочными выстрелами.

Беспорядочная волна звуков нарастала, двигаясь откуда-то от головы колонны, справа. Темнота по-прежнему оставалась непроглядной, отчего казалось, что стрельба раздается совсем рядом.

Вдруг раздалось гулкое «та-та-та». Пулемет бил оглушительно громко, как будто с дьявольской скоростью и силой мощный стальной пресс колотил по наковальне. Пулеметные очереди словно послужили командой. Темнота впереди озарилась красными всполохами, оттуда донеслись неясные крики, шум.

Как будто искра побежала по «переменникам». Темная масса силуэтов штрафников, смутно проглядывавшихся в свете снова подвешенной немцами осветительной ракеты, пришла в движение, закопошилась, зашумела, спешно запихивая в вещмешки недоеденные консервы, недоеденные сухари – в карманы шинелей и телогреек.

Откуда-то спереди, перекрывая трескотню выстрелов, донесся резкий голос Коптюка, потом его команду подхватили другие голоса, в том числе и зычный бас замкомвзвода. Дерюжный уже успел вернуться в голову маршевой колонны и теперь подгонял замешкавшихся в темноте бойцов.

Гвоздев не оплошал. Он, едва сдерживая волнение, шагал за спинами товарищей в прогалины, которые посветлели, то ли от трассирующих пуль, то ли от не желавшего гаснуть «фонаря». Они шли прямо на оглушительные звуки боя, от приближения к которым в груди Демьяна подымалась уже знакомая смесь страха и какого-то приподнятого волнения. То ли сердце стучит, то ли все громче и громче бьет пулемет.

Пульсирующая, гулкая, горячая волна поднялась внутри, отодвинув в сторону все остальное: боль в ноге, досаду, что не успел начать консервную банку, и в то же время довольство своей готовностью, когда началось, и тем, что он сообразил все-таки сначала перемотать портянку и обуть ботинок.

Добавился какой-то новый, непонятный звук. Как будто просочился сверху, из светлеющего сквозь черные стволы воздуха, набухшего беспорядочным треском стрельбы. Фьють, фьють… Только когда Демьяну на лицо упал сверху сук, он сообразил, что это свистят пули. Они пролетали высоко над головой, то и дело срезая, словно бритвой, с черных деревьев ветки.

Началось, неужели началось?.. Внезапно странный шелест возник исподтишка высоко над головой и рванул шагах в тридцати, озарив черный лес огненной вспышкой. Вот и ответ. Зашелестело сильнее, будто голые деревья, по какому-то дьявольскому волшебству, разом вдруг обрели густые лиственные кроны и зашумели под порывами сильного ветра.