Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Отчего же они до сих пор на «вы» — от избытка нежности, что ли?

Рустам перехватил поудобней букет.

— Спасибо, Соловейчик. Только не надо плакать, — он взял Мухаббат осторожно за локоть и отвёл к скамейке. — Ну, ну же… улыбнитесь. Я хочу запомнить вас весёлой, улыбающейся.

Мухаббат вымучила улыбку и смахнула с лица слезинки.

— Вот так, умница. Хорошо.

Девушка вдруг закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от беззвучных рыданий. Рустам растерялся, стал утешать Соловейчика, и как-то само собою вышло, что голова Мухаббат очутилась на его плече. Соловейчик лепетала не разобрать чего. Горевала. Парень, сам чуть не плача, бормотал:

— Ну же… Не надо. Вот я вернусь, и мы поженимся,

— Зачем мы раньше не поженились?!

Об этом Рустам мог говорить часами. Ещё бы! Ему не знать — почему? Дядя не позволил, Максум-бобо! Парень надеялся, что хоть перед отъездом в армию получит согласие грозного дяди. Куда там! Затряс Максум своей козлиной бородой, скособочился от гнева: «Зря по пятам моей племянницы не ходи, сапоги стопчешь. В загс ему захотелось!.. Фиолетовую печать в паспорт. Да ещё накануне армейщины! Новая мода — вдов штамповать в загсе. А ну, проваливай, учитель. Навострился там, в городе. Иди лучше своих сопляков учи. Дважды два — четыре!»

И чего старик на него, Рустама, взъелся? Ну — учитель. Окончил учительские курсы, заочно учатся в пединституте. Что тут плохого? Просто облюбовал старик другого жениха для племянницы. И добро бы стоющего, а то так — прощелыгу.

Парень осторожно, словно невиданный хрусталь какой, погладил девушку по плечу.

— Не надо… Всё будет хорошо.

Она подняла на него глаза.

— Да, хорошо, — и тут же словно прочитала его мысли: — А на дядю не надо обижаться. Он человек старый. Не то что замуж — до сих пор ворчит, что я без паранджи хожу. — Она не выдержала, рассмеялась. И Рустам рассмеялся. Выдумает же старик Максум!

— Не сердитесь на него, Рустам-ака. Всё-таки он мой дядя. А во мне можете быть уверены. Буду ждать до победного дня. И ещё дольше. Хоть всю жизнь.

— Я вернусь, обязательно, непременно вернусь, Мухаббат, родная моя, честное слово! — заторопился Рустам и мучительно покраснел, понимая, что говорит по-мальчишески, глуповато даже. Ну, где у него гарантия обязательно и непременно вернуться с войны? На войне убивают. Сотни, тысячи таких, как он, ежедневно уходят из жизни.

Рустам помолчал, заговорил по-другому, — напрямик, жестоко.

— Обязательно вернусь — это я слишком. Да, могу и не вернуться. Но не хочу в это верить. Ждите меня, Мухаббат. Горе нынче вошло почти в каждый дом. Врага надо бить! Пока он бьют нас. А надо — его, его! Это мой долг — воевать.

— Я понимаю… Тяжело расставаться. Но вы не обращайте на это внимания. Я буду ждать вас.

— Спасибо. Верю. Маму мою не забывайте.

— Ой!.. Как можно? Тётушка Хаджия… Теперь у меня две матери: моя и тётушка Хаджия.

— Спасибо, Соловейчик!

Солнце палило немилосердно. Рустам решил поискать местечко попрохладнее. Они подошли к навесу возле водопроводной колонки. Желающих освежиться было хоть отбавляй В очереди за водой Рустам заметил Ибрагима, здоровенного парня, студента физкультурного института. Они познакомились в военкомате. Возле Ибрагима, курившего папиросу, с достоинством горевал старик с белоснежной бородой — отец, должно быть.

Взявшись за руки (они так и не напились, надоело торчать в очереди). Рустам и Мухаббат молча прогуливались по платформе. Букет донимал парня. Он опускал его к земле, и букет выглядел веником, поднимал кверху — получалось, вроде бы жених с невестой идут. Рустам сунул букет под мышку — ещё хуже: шагает человек из русской бани. Вот ещё беда!

Мухаббат поняла, смеясь, взяла букет. В её руках букет выглядел просто здорово. Молодец. Мухаббат, умница.

Они прохаживались и молчали. Столько хотелось сказать! А они молчат. Может, это и хорошо? Разве могут они выразить свои чувства словами?

К пяти часам подали, наконец, эшелон — длинную вереницу товарных вагонов. Как из-под земли появился бравый сержант, быстренько навёл порядок, доложил хмурому капитану. Перед посадкой в вагоны провожающие ещё теснее обступили новобранцев. Кое-кто заплакал навзрыд, истошно заголосила женщина, другая, третья…

Рустам смотрел на Мухаббат, и в душу его вдруг заполз знобящий ручеёк страха. Нет, он не боялся за себя. Как можно погибнуть в двадцать лет, когда до старости целое бессмертие! Он дрогнул душой, испугавшись предательской мысли: «Дождётся ли меня Мухаббат, дождётся ли?»