Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Но вот и отец вернулся. Сидит рядом, торопит с отъездом. А Света на него, на отъезд этот, никак не может решиться.

«Ну, хорошо, поеду я туда, — мучительно, будто оправдывая себя в чём-то, размышляет она. — И что мне там делать? Ни одной из подруг, с которыми я росла и училась, в городе, конечно, давно нет. Всех разбросала по белу свету война. А уж оставшихся немцы, надо полагать, не пощадили! Да и здешние места, колхоз стали для меня всё равно что родными. Особенно люди, новые подруги. Одна Мухаббат чего стоит!.. А потом…»

Что «потом», Света даже в мыслях, для самой себя продолжать не решилась и… неожиданно покраснела. Евдокия Васильевна, внимательно следившая за дочерью, конечно, заметила происшедшую с ней перемену, но истолковала её по-своему.

— Уж не простыла ли ты, Светик? Хоть и в кабине мы на вокзал и обратно ехали, а дуло из всех щелей. Вон как щёки у тебя пылают, — приложила ко лбу дочери руку Евдокия Васильевна.

Но жара, что её удивило, не было. А Света сидела, не поднимая глаз, и молчала.

Увольняться с работы так и не пошла.

К полудню, покончив с оформлением всех необходимых документов и получив окончательный расчёт, Евдокия Васильевна поспешила в медпункт. Здесь без Петра Максимовича с дочерью можно было поговорить напрямик, откровенно.

Но разговора не получилось и в медпункте.

— Не могу я уехать отсюда!.. — опустив глаза, сказала Света.

— Но почему? — начала выходить из себя Евдокия Васильевна. — Ты же сама говорила, что уедешь, как только узнаешь, что с Катей. Теперь-то ты узнала…

— Дело не в одной Кате, — перебила мать Света.

— А в ком ещё?..

Света ничего не ответила и снова покраснела.

Теперь Евдокия Васильевна поняла, что это не от простуды. И она решила оставить дочь в покое. Хотя бы на время. Они с Петром Максимовичем уедут в Нальчик, а Света пусть остаётся. Если у неё что-то серьёзное, — а Евдокия Васильевна догадывалась, что это именно так, — то её в Нальчике ничем не удержишь, А если блажь — образумится и сама приедет.

Мухаббат встала в этот день раньше обычного и сразу, по давно заведённой привычке, стала прибирать и подметать во дворе. Потом вскипятила чай и позавтракала вместе со свекровью. Приготовила поесть Адхамджону и стала одеваться.

— Доченька, возвращайся сегодня пораньше, — попросила тётушка Хаджия, — а то внук изведёт меня снова. На руках уже, видишь ли, ему сидеть не хочется. На пол просится. А на полу-то только ползать и горазд.

Мухаббат улыбнулась и потрепала сынишку но пухленьким щёчкам.

— Хорошо, мамочка, я постараюсь нигде не задерживаться, — ответила Мухаббат и выбежала из дому, чтобы не опоздать на работу. И только пробегая мимо склада, где стояла уже загруженная машина Сабира, вспомнила о вчерашнем поручении Джамалитдина-ака.

— А я уже чуть без вас не уехал, — проворчал Сабир. — Мне сегодня ещё в район надо съездить, поэтому обернуться я должен побыстрее.

Мухаббат заскочила в кабину, мотор тут же взревел, и грузовик тронулся с места, набирая скорость. Стремительно уходила под колёса серая лента дороги. Вот-вот должна показаться строящаяся плотина. Мухаббат почему-то начала волноваться.

Машина подъехала к наполненному ровным гулом котловану и свернула влево. Здесь было людно и шумно. Работа кипела вовсю. Одни выносили землю из котлована и высыпали её наверху. А на дне его, в клубах жёлтой пыли, ритмично взлетали кетмени, поблёскивая на солнце отполированной сталью. Поражённый, как и Мухаббат, столь невиданным размахом напряжённого, похожего на битву труда, Сабирджан стоял, не шелохнувшись, даже забыв заглушить мотор.

— Мухаббат, ты узнаёшь вон того парня, который поднимается по откосу? — спросил вдруг Сабир, показывая на человека, который тяжело ступал вверх, согнувшись под большим ящиком с землёй.

— Нет, а кто это?

— Да ведь это Камбар. Он, как и Рустам…

Сабир осёкся, испуганно глянул на Мухаббат.

— Йе, а он почему здесь? — удивлённо спросила она, делая вид, что не расслышала последних слов Сабира и не видит его состояния после них.

— Затосковал, значит, дома в одиночестве. А однажды заявил: «И я поеду на строительство плотины!» Сколько ни отговаривали, настоял на своём.

Мухаббат вздохнула. «Эх, злая судьба!» — подумала она, и сложное чувство охватило её. Была в этом чувстве и жалость к этому слепому человеку и собственным опытом приобретённое понимание его состояния в одиночестве и стремления к полноценной жизни среди людей и для людей, и гордость за его душевные силы, красивое человеческое упорство.