Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

— Касымджан, оказывается, жив!

— Что?! — радостно вскрикнула Мухаббат.

— Да, жив. Письмо пришло…

— Нет, это правда? — переспросила Мухаббат. — Когда вы получили письмо?

Глаза её блестели возбуждённо и радостно. Но хоть и сильно взволновало известие женщину, она не могла не подивиться выдержке этого человека. Носить в кармане такое драгоценное письмо и молчать, а заговорив, быть таким спокойным. Впрочем, Джамалитдина-ака эти черты отличали всегда. Один раз он только сорвался, перешёл на крик. Там, в чайхане, когда разбирали клевету Максума-бобо, Мирабида и Хайдарали.

— Сегодня получил, — так же спокойно ответил между тем Джамалитдин-ака.

Нет, не так уж и спокойно. Мухаббат наконец заметила, что взгляд бригадира, всегда угрюмый и сосредоточенный, посветлел, потеплел, а голое чуть приметно вздрагивал.

— … Сегодня, — повторил он. — Сразу в один день два письма пришло. Одно мне, а другое — Каромат. Своё я прочитал и даже, признаюсь, прослезился на радостях… Хотя слишком чувствительным никогда не был. Да простится, наверное, мне, старику… Ты-то поймёшь меня. Сама испытала, как теряют и находят ушедших на войну близких людей. Так вот, своё я прочёл, а то, другое, что Каромат адресовано, спрятал.

— А почему не съездили и не отдали Каромат? — ещё больше удивилась Мухаббат.

Каромат в это время с большой группой молодёжи работала на строительстве плотины.

— Да мне, отцу, отвозить, а тем более ей самой с руки вручать, Мухаббатхон, вроде не совсем и удобно. Девчонка же, застесняется…

— Да вы что! Она за такую счастливую весть но знаю какое суюнчи преподнесёт! Расцелует при всём народе…

— Только этого мне старику и но хватало! — рассмеялся Джамалитдин-ака.

— Тогда давайте я передам, коли вы уж девичьих поцелуев бояться стали, — пошутила Мухаббат.

— Вот об этом-то я как раз и хотел тебя попросить. Съезди, доченька, обрадуй свою подружку.

— С удовольствием. Превеликим. Только когда же я попаду к ней, Джамалитдин-ака?

— Сабирджан сегодня вечером погрузит на свою машину продукты для рабочих и завтра с утра выезжает на стройку. Поезжай и ты с ним, вместе и вернётесь, — сказал Джамалитдин-ака, достал из кармана письмо и передал его Мухаббат. — А я тут пока сам за твоим звеном присмотрю.

— А что за ним присматривать, — обиженно отозвалась Мухаббат. — Не детский сад…

— Ну, ну… — успокоил он женщину. — Не горячись. Я в том смысле, что им может что-нибудь неожиданно понадобиться…

Когда Мухаббат пришла к Свете, уже был поздний вечер и в комнатах давно засветили лампы. И сегодня здесь стояло праздничное оживление. Чувствовалось, правда, и влияние вчерашней недоброй вести, но радость и счастье, переполнявшие сердца так долго но видевшихся людей, брали, конечно, своё. Приходили и уходили близкие и далёкие знакомые, поздравляли Петра Максимовича со счастливым возвращением к семье, желали всем им здоровья и долгих лет жизни.

А знакомых было много. Если Евдокию Васильевну знали и любили за её чуткость и отзывчивость к людям только в том кишлаке, где она жила, то Света была знакома жителям всех относящихся к колхозу «Коммунизм» кишлаков. Да и не только к этому колхозу. Скольким больным она облегчила страдания, помогла встать после болезни на ноги!

Но вот и последние гости разошлись. Мухаббат со Светой перемыли посуду, целой горой скопившуюся у плиты, заварили два чайника чаю и вошли в комнату к Евдокии Васильевне. Здесь сидели и вроде мирно беседовали Пётр Максимович, сама Евдокия Васильевна, тётушка Хаджия с внучонком на руках (мальчишке стало лучше, и она решилась вынести его на улицу) и Санобар-апа. Но что-то с приходом Светы и Мухаббат изменилось. Они поняли это, едва переступили порог. То ли беседа стариков подошла к концу, иссякла, то ли разговаривавшие умолкли чуть ли не на полуслове, чтобы Света с Мухаббат не услышали чего-то, не их ушам предназначавшегося. Оживлённее, чем это нужно было, стали хвалить их за то, что они догадались принести свеженького чайку.

Свете показалось, что разговор шёл о Кате, Рустаме и Фазыле. Но ведь это могло только показаться! Могла и ослышаться. Да и мало ли по какому поводу можно называть эти имена!..

Она поставила чайники на стол и вышла из комнаты. А Мухаббат присела между двумя матерями, своей и Светы, и стала разливать по пиалам чай. Потом налила в себе, сделала несколько глотков и спросила Петра Максимовича:

— Дядя Петя, вы, наверное, про войну рассказывали?