Вали Гафуров - Роман, написанный иглой

Мухаббат до крови прикусила губу, чтобы не расплакаться. Нет, нельзя! Доктор ведь предупреждал…

— И ты, доченька… и Рустам… и Хаджия, — продолжал, задыхаясь, Максум-бобо, — простите меня… старого грешника… В последний раз простите… Да… теперь уж… в последний раз…

Он умолк.

Мухаббат испуганно наклонилась к койке. Нет, Максум-бобо дышал. Тяжело, прерывисто, захлёбываясь, но дышал.

Наконец он снова открыл глаза.

— Ты ещё здесь? — встревоженно спросил он.

— Здесь, здесь! — прошептала Мухаббат. — Только вы не разговаривайте больше. Доктор сказал, что хуже может стать…

— Хуже мне уже не будет, Мухаббатхон, — слабо улыбнулся Максум-бобо. — Некуда хуже… Так вот… Простите, говорю, в последний раз. Азраил уже ждёт меня. Помнишь… когда Рустам вернулся с фронта… и я… просил у него прощения за непотребные дела свои?.. Я сказал ему тогда: «… Покаяние, даже на смертном одре — благое дело»… Вот это… благое дело… я сейчас и делаю… На смертном одре… Живите мирно и дружно… Паршивец Максум-бобо… никогда больнее не будет омрачать вашего счастья. Потому что его… самого не будет. Аллах справедливо наказал нечестивца за чёрную злобу в душе и зависть…

Жалость к старику разрывала сердце Мухаббат. Она так и не присела. Стоя слушала его прерывистый шепот.

— … Помпю, я и другое говорил тогда Рустаму: «Не ты — я слеп. Столько лет… блуждал во тьме… Воистину, если аллах хочет наказать человека, он отнимает у него разум… А без разума человек слеп». Да… воистину!..

— Не надо больше об этом, дядя! — чуть ли пе простонала Мухаббат.

— Да… не надо, — согласился Максум-бобо. — Тогда о другом… Послушай… Там, в нише справа… под седьмым одеялом сверху… — деньги… Много денег… Возьми их…

— Что вы говорите?! — не удержавшись, испуганно вскрикнула Мухаббат, задохнулась, теперь уже от стыда и возмущения.

— Не кричи, — снова нашёл в себе силы улыбнуться Максум-бобо. — Сама же сказала, что доктор запретил тебе волновать меня. Вот услышит твой крик, придёт и выгонит. Так и не договорим… А договорить надо!

Голос его неожиданно окреп:

— … Вам с Рустамом эти деньги нужнее… Знаю, как вы на его пенсию… да на твои трудодни живёте… А эта вертихвостка… Видишь, ты с утра прибежала, как только… услышала о беде моей… А её до сих пор нет… Она всё равно деньги по ветру пустит… Так и скажи ей… а если заявится, я ей сам скажу: «Максум-бобо на смертном одре велел…» А желание… воля умирающего… священны! Слышишь, священны!

— Нет, нет! — глаза Мухаббат расширились от ужаса, она невольно попятилась к двери палаты.

— Забери! — крикнул вдруг пронзительно Максум-бобо и, захлебнувшись собственным криком, умолк.

В палату вбежал перепуганный дежурный врач.

— Ну, говорил же я вам! — чуть ли не плачущим от возмущения голосом стал отчитывать он Мухаббат. — Предупреждал же!.. По-человечески просил наконец… Вы что, его убить приехали?!

Схватившись руками за горло, Мухаббат выбежала из палаты.

Она не помнила, как доехала — или дошла? — до кишлака, что говорила дома.

На следующий день из района сообщили, что накануне вечером Максум-бобо умер.

Мухаббат обессиленно припала к плечу Рустама и дала волю слезам. Рыдала она долго и безутешно.

— Так детский сад, оказывается, не предусмотрен?

Голос Кунпаш-апы, сидевшей в первом ряду, рядом с Мухаббат, заставил председателя умолкнуть на полуслово. В зале началось оживление, потом вспыхнул смех. Кто-то. смеясь, выкрикнул:

— Голодной курице только просо и снится!

Заведующую детским садом Кунпаш-апу смех этот, особенно чей-то озорной выкрик, не на шутку разозлил. Она проворно вскочила и, повернувшись лицом к залу, гневно выкрикнула:

— Чему вы смеётесь? Или сейчас мода такая — смеяться над старшими? Мы ухаживаем за коровами, холим и нежим их, потому что надеемся больше молока получить. Потому и не жалеем денег на коровники там всякие. А на детей наших мы, выходит, денег жалеем? Позаботиться о них у нас возможностей нет? Конечно, они молока не дают. Они только требуют его…

По залу снова прокатился смех.

— … И не только молока, — продолжала, всё больше и больше возбуждаясь, Кунпаш-апа, — но и крыши над головой, тепла, уюта. Я не очень грамотная, но прочитала где-то, что дети — цветы нашей жизни, наше будущее. Выходит, так — прямо скажу, никого не побоюсь! — наплевательски относимся мы к своему будущему? Так цветы бережём и лелеем?!