Андрей Житков - Жизнь и смерть сержанта Шеломова

Зазвучала команда, и люди, увешанные железом, тяжело поднялись и двинулись на вершину. Те, кто шел впереди, уже были на гребне, шли легко и быстро. Но что это? Они стали скатываться назад, и воздух наполнился знакомым уже шелестом и пением пуль.

Все опять улеглись на землю. Кто как, а Митя был рад, что отдых затягивается на неопределенное время. Он подстелил вещмешок под голову, улегся между камнями, предварительно убрав из-под себя острые колючки, и сразу же будто провалился в бездонную яму, полетел вниз, вниз…

Кто-то пытался отстегнуть от ремня флягу, но пуговица была тугая, и пальцы соскальзывали. Митя открыл глаза. Было уже темно! Кадчиков отдернул руку и растянул губы в улыбке:

— Ну ты заспал! Я тебя бужу, бужу, нам приказали занять оборону на ночь, — и, наклонившись к Мите, прошептал со свистом: — Наши все никак духов выбить не могут. Пытались их пулеметами и гранатометами, вертолеты дважды долбили, а им в пещерах ни хрена не делается, знай себе щелкают наших. Пятеро раненых уже.

«Флягу хотел свистнуть, сволочь!» — подумал Митя.

— Убитых нет?

— Нету. Ночью две роты обойдут духов и долбанут по ним сзади.

— Им придется снова спускаться?

— Да, в том-то все и дело. Мы будем создавать видимость, что никуда не ушли, а они ночью заберутся в другом месте, только вот спать не придется — ночью напасть могут, — торжественно и страшно заключил Кадчиков.

— Ладно, не придется так не придется.

— Это тебе ладно, отоспался как суслик.

— А тебе кто мешал выспаться?

— Ты, может, и ничего, а я не могу спать, когда кругом такая пальба, того и жди, какая-нибудь железка сверху прилетит.

— Боишься? — Митя с чувством превосходства посмотрел на Кадчикова. Он действительно спал крепко и ничего не слышал.

— Боишься — не боишься, а жить охота, — Кадчиков поднялся, прекращая неприятный разговор, бросил: — Пошли!

Взвод расположился на карнизах отвесно уходящих вниз скал. Митиному отделению досталась естественная ниша с большим каменным козырьком над головой, закрывающим собой треть неба. Здесь было тихо и уютно.

Они слышали, как ушли вниз роты, как заходили в долине странные шорохи и звуки. От напряжения глаза слезились, а внизу появлялись то тут, то там призрачные силуэты, похожие на человеческие головы.

Набежали облака, и ночь сгустилась в непроницаемую темноту, сливая все предметы в долине в одно большое серое пятно. Спать не хотелось, лихорадочная дрожь охватывала тело, обостряла слух и зрение, не давая думать ни о чем постороннем, только вслушиваться, всматриваться и хвататься за спусковой крючок от малейшего шороха.

Было еще темно, когда заработали рации: «Путь свободен», и не сомкнувшие глаз люди обрадовались этому и заторопились дальше, в горы.

Густой туман лежал в долинах, и громады гор будто парили в воздухе на белых облаках, пока не выкатилось огромное огнедышащее солнце, превратившее облака в прозрачные, струящиеся вверх потоки воздуха.

Митя впервые увидел душманские укрепления — естественные выемки, выложенные со всех сторон неподъемными булыжниками, с удобными бойницами, едва заметными с нескольких метров узкими проемами входов — не увидишь, не подступишься. Два укрепления были пусты, а в третьем, подвернув под себя ноги, на спине лежал молодой парень лет семнадцати с кровавыми выбоинами вместо глаз. Тропа проходила рядом с укреплением, и каждый невольно заглядывал в эти чудовищные глазницы и передергивался.

«Каждый день трупы — свои, чужие, грязь, кровь, неужели все мы хотим этого? Хотим убивать и быть убитыми? Страдать от голода и жажды, терпеть боль, ползать по острым камням, дрожать от холода и страха? Ну и жил бы в своем кишлаке, никто не тронул бы… Кишлак против батальона — безумие!»

«Шевелится!» — услышал Митя голос сзади. Он оглянулся. Метрах в ста пятидесяти по склону лежали убитые ночью душманы. Даже с гребня было видно, что они почернели и распухли. Круглый сержантик возбужденно говорил подошедшим сзади офицерам:

— Шевелится! Только что! Я сам видел! Вот тот, крайний, спрятаться за остальными хотел.

Часть цепи остановилась, оторвалась.

— Кто хочет взять духа в плен? — спросил один из офицеров. Он был без звездочек, и непонятно, кто по званию.

— Ага, к нему подойдешь, а он гранатой и тебя, и себя порешит, — сказал сержант. — Фанатики!

— Эх, его бы живьем! — Офицер дернул затвором. — Ну да ладно. Если враг не берется живьем, то его убивают. — И пошел косить очередями. К нему присоединилось еще несколько человек. Тела внизу зашевелились, задергались, задымились от трассеров.