Пьеро Дельи Антони - Блок 11

– Этого следовало ожидать… Наш Моше, делец, обладающий способностью договориться с кем угодно и о чем угодно, хитрый и пронырливый…

– …и все время проворачивающий какие-то делишки с нацистами – давайте не забывать и об этом, – добавил Яцек.

– Заткнись, – огрызнулся Моше. – Уж кому-кому, а не тебе сейчас читать нам лекции.

Элиас, похоже, успокоился и взял себя в руки. Теперь, после того как он выговорился о наболевшем, на душе у него полегчало.

– Я рассказал вам обо всем, чтобы вы знали, что представляет собой этот человек и на что он способен. Так что остерегайтесь ему доверять.

– Я не могу осуждать тебя за то, как ты сейчас поступил, – сказал Моше, глядя на своего бывшего друга.

– Я соврал? – спросил у Моше раввин.

– Нет, ты не соврал. Но и всей правды ты тоже не скачал. Ты хочешь, чтобы они прониклись ко мне неприязнью. Сегодня ночью мы должны выбрать из нас одного, и поэтому нужно знать все и обо всех. Я подчеркиваю: все и обо всех.

– Ты не сможешь рассказать ничего такого, что изменило бы наше представление о тебе.

– Может, и не смогу. Но я, по крайней мере, попробую это сделать. Это правда, Элиас, что я злоупотребил твоим доверием. Я виноват, и даже если бы ты меня и простил, я все равно не простил бы сам себя. Однако ты забываешь, что твоя супруга в то время пребывала в глубокой депрессии и что до такого состояния ее довел ты.

Элиас сжал себе ладонями уши и зажмурился, чтобы ничего не слышать и не видеть.

– Замолчи! Хватит! Заставьте его замолчать! Я не могу выносить этого вранья!

Моше, подойдя к Элиасу, схватил его за запястья и силой отвел руки от головы.

– Нет уж, ты должен выслушать. По крайней мере сможешь затем сказать, правда это или нет.

Моше наполовину повернулся к остальным заключенным. Руки раввина бессильно повисли вдоль туловища.

– Да, Элиас, вы приглашали меня к себе домой в гости, и я к вам приходил, это верно. Я приходил к вам как ваш близкий друг. Верно так же и то, что вскоре у меня возникли кое-какие чувства по отношению к твоей супруге – Мириам. Однако я не посмел бы к ней даже прикоснуться, если бы… если бы не произошло то, что произошло… У Мириам и Элиаса имелась восьмилетняя дочь – Ида. Очень симпатичная, милая, с белокурыми – как у ее матери – волосами… Она называла меня «дядей»… Когда я приходил к ним в дом, она кричала: «Дядя Моше!» – и бросалась мне на шею. Я всегда приносил ей то сладости, то какие-нибудь другие подарки… Даже в гетто у меня не было проблем с тем, чтобы достать вещицы, которые могли ей понравиться…

– Что я вам говорил? – перебил Моше Элиас. – Он использовал самые коварные способы для того, чтобы проникнуть в наш дом и втереться к нам в доверие.

Моше, проигнорировав эти слова, продолжал:

– Мы чувствовали, что нам угрожает опасность. Однако многие из нас наивно полагали, что в этом гетто мы обосновались уже навсегда. Некоторые этому даже радовались. Наша община, запертая в гетто, стала еще более сплоченной. Было приятно видеть вокруг себя лишь знакомые и дружеские лица, тогда как за пределами гетто… за пределами гетто орудовали нацисты, пытающиеся устроить всемирный пожар. Многие из нас тешили себя иллюзиями, что нам позволят спокойненько жить в нашем квартале, пока не закончится война.

– Именно поэтому мы угодили сюда. Мы просчитались, – добавил Берковиц.

– Абсолютное большинство из нас не понимало – или не хотело понимать, – какая нам угрожает опасность, – но крайней мере до того момента, пока уже не стало слишком поздно. У меня, правда, имелись кое-какие связи, и я догадывался о том, что замышляют нацисты. И я предупреждал об этом Элиаса и Мириам. Я уговаривал их перебраться в какое-нибудь безопасное место. У нас тогда еще имелось время на то, чтобы что-то предпринять. Однако Элиас был непреклонен: он, как и всегда, предпочитал подчиняться воле Господа. Я вполне мог выбраться из гетто и уехать. Однако я не смог заставить себя покинуть Мириам. В первый раз в своей жизни я подчинился тому, чего требовало от меня мое сердце.

– У тебя нет сердца, – злобно пробурчал Элиас.

– Хотя Элиас не хотел уезжать, я придумал, каким образом можно было бы спасти хотя бы Иду. С такими правильными чертами лица и белокурыми волосами, как у нее, она вполне могла сойти за арийку. Ее готова была принять к себе одна католическая семья. Я сказал этим людям, что она моя племянница, приехавшая из Силезии. Возможно, они смогли бы обеспечить ей и надлежащее лечение…