Георгий Егоров - Книга о разведчиках

— Почему сдуру? — искренне удивился я.

— А что умного-то? Закабалил девку этой бумагой — и все. Ни жена, ни невеста…

В землянке стало тихо. Я приподнялся на локте, ожидая продолжения рассказа: что же, что же дальше?.. А что, собственно говоря, могло быть дальше?

У входа в землянку послышались торопливые шаги. Заскрежетала обледенелая палатка. Просунулась голова.

— Лейтенант! К пээнша-два!

— Сейчас.

Он начал собираться. Я тоже сел на своей лежанке.

— Может, помочь что-нибудь, товарищ лейтенант? — предложил я.

Он ничего не ответил. Долго шуршал одеждой. Посапывал. Потом сказал бодро:

— Ну, парень, отдыхай. Мы — за «языком»… Вернусь, покажу тебе чертеж двигателя. Покумекаем вместе.

Но он не вернулся.

Утром принесли его ребята на плащ-палатке и похоронили. Я прибежал на взгорок, когда над могилой давали залп длинными очередями из автоматов.

К концу дня я пришел в землянку старшины вместе с другими новичками получать оружие, валенки, маскхалат. Там сидел начальник разведки полка, пээнша-два, грузный капитан Сидоров, и, как я немного погодя понял, писал родным погибшего лейтенанта. Старшина вывалил на стол содержимое лейтенантского вещмешка.

— Вещей ценных нет, товарищ капитан, одни письма… Вот, правда, папка с какими-то чертежами.

Капитан оторвался от письма.

— Папку пошлем по инстанциям — может, что дельное. А письма сжечь.

— Письма-то от жены, товарищ капитан. Чуть не каждый день получал. Любовь, должно, сильная была.

Не отрываясь от листа, капитан сухо произнес:

— Не посылать же их обратно.

И старшина молча стал бросать их в топящуюся печь. Они корежились, свертывались в трубочки, словно никак не хотели сгорать, потом враз вспыхивали ярким пламенем и мгновенно превращались в черную фольгу.

Капитан закончил писать. Посидел еще, задумавшись. Повернулся всем туловищем к печке. Долго, не мигая смотрел на огонь. Очень долго. Потом вздохнул, тихо произнес:

— Се ля ви…

— Что вы сказали, товарищ капитан? — поспешно спросил старшина.

Капитан все еще смотрел на огонь. Наконец поднялся, опершись о колени.

— Такова жизнь, старшина…

Любой моряк помнит первый выход в море, летчик — первый вылет… Помню и я первую вылазку на вражеские позиции. И вообще свое посвящение в разведчики.

Декабрь сорок второго. Мороз и пронизывающий ветер. Самый короткий день и самая длинная ночь.

Нас выгрузили в хуторе Вертячьем. Роты две — пополнение. Долго держали в строю — видимо, командиры ходили кому-то докладывать о нашем прибытии. Потом завели в затишек — в заброшенный сарай с остатками мякины — и приказали располагаться на отдых.

Сарай сделан из плетня, когда-то в своей далекой «молодости» обмазан коровьим пометом, который уже почти полностью отвалился. Чтобы представить «отдых» в таком «затишке», надо хотя бы мысленно продрожать в нем ночь. И не просто продрожать, а так, чтобы от дрожи ломило скулы. И опять-таки не просто ночь, а декабрьскую, длинную, как год. И тогда этот «год» покажется вечностью.

Но, как и все на земле, сарайная «вечность» тоже имела свой конец. Утром нас накормили горячей похлебкой с мясом по-фронтовому щедро. Выдали фронтовой паек махорки (в тылу курево не выдавали). Мы с удовольствием закурили. И — мир засверкал, заулыбался.

Нас построили. Долго равняли, пересчитывали. 6 сторонке стояла небольшая группа командиров. Обращал на себя внимание высокий пожилой майор с рыжими усиками. Он то и дело поворачивался то к одному, то к другому из стоявших рядом. Как выяснилось немного погодя, это был командир полка. Он произнес перед нами короткую, прочувствованную речь. Затем спросил:

— Разведчики есть?

Все молчали.

— А желающие есть?

Строй и на этот раз не шелохнулся. Колебался и я. Мне хотелось в разведку и в то же время было страшновато: а вдруг не смогу, не выдержу?

Командир полка повторил вопрос. И тут я решился: «Э, была не была!» Вышел из строя. Майор подошел ко мне, совсем не по-военному положил руку мне на плечо, спросил фамилию, где я воевал, где лежал в госпитале. Потом медленно двинулся вдоль строя, вглядываясь в лица красноармейцев. Кое перед кем останавливался, чаще всего перед молодыми, спрашивал:

— А ты не хотел бы в разведку?

Если парень отрицательно тряс головой, шел дальше. Если же мялся в нерешительности, то говорил:

— А ты подумай. Работа интересная.

Впервые я слышал, чтобы армейскую службу, да еще на фронте, называли работой.