Геннадий Семенихин - Признание

– Чистого, – ответил Горбатов, а про себя подумал: «Вот сейчас угостит и на дверь укажет». Серые глаза у Белодеда подобрели, и весь он как-то повеселел, когда насмешливо воскликнул:

– Смотри-ка, значит, без разбавки умеешь. Ну, давай. Огурчики тут моя хозяйка Матрена Алексеевна на славу приготовила, да и квасок, что надо.

Они выпили молча и молча закусили. Белодед крякнул, тыльной стороной ладони обтер губы.

– Что тебе от меня надо – знаю. А вот ты не знаешь, что всем твоим коллегам я от ворот поворот даю? Зарок такой дал: до конца войны никаких интервью.

«Вот и все», – подумал горько Горбатов и отвел глаза от майора. Белодед снял куртку, на его гимнастерке тяжелым звоном колыхнулись ордена.

– Ну чего опустил голову? – спросил летчик насмешливо. – Тебя это не касается, старшой. Это всех касается, кроме любого корреспондента из вашей газеты «Советская авиация».

– По-очему? – растерянно спросил Горбатов. Прославленный ас опустил тяжелую руку ему на плечо.

– В вашей газете работает писатель Рябовский?

– Работает.

– В конце сорок первого года он написал очерк «Тяжелый октябрьский день». Было?

– Было, – нетвердо ответил журналист. – Но разве этот очерк плохой. У нас на «летучке» он получил высокую оценку.

– К черту вашу «летучку», – загремел Белодед, и складки на его лице обозначились резче. – Вы-то сами понимаете, как там это у вас называется, ну сюжет очерка.

– Разумеется. Героем очерка были вы.

– Вот именно! – вскричал Белодед. – Там шла речь о том, как я зазевался в бою и меня с хвоста сбил «мессер». Таким вот образом я оказался на самом передке в расположении стрелкового батальона, который атаковали фашисты. Пули, снаряды, минометный обстрел и прочая чертовщина. Комбата убило, когда батальон ринулся в контратаку. И ты помнишь, как об этом написал ваш Рябовский! – с неожиданно заблестевшими глазами воскликнул майор Белодед.

Горбатов кивнул головой.

– Еще бы! – и процитировал: – «Отважный летчик поднял с горячей от артиллерийских воронок земли стынущее тело комбата, отнес его на руках в ельник, начинавшийся за линией наших окопов и засыпал холодной осенней землей. А потом повел батальон в атаку».

– Вранье! – перебил его Белодед и хлопнул по столу кулаком. – Не было ничего подобного. Я и тела убитого комбата не видел, а ваш Рябовский сочинил: взял стынущее тело на руки, копал могилу! До того ли тогда мне было. Кинулся я в первую цепь – это действительно, крикнул: «За родину! Бей фашистов проклятых!» Тоже было. И контратаку батальон отбил. Но на руки убитого комбата… вранье! – майор помолчал, налил себе стакан кваса, долго и жадно пил. Слышно было, как булькает квас в его сильном горле с острым кадыком.

«Вот и совсем плохо! – подумал Горбатов. – Уж лучше сказал бы сразу, уходи домой, и баста. А тут еще нашу газету в клевете обвиняет».

Белодед встряхнул головой, снова рассыпались русые волосы. Непонятная грусть появилась в его глазах.

– Слышь, старшой, ты оставайся у меня в доме хоть на день, хоть на два. – Неожиданно предложил он. – Я тебе о чем хочешь расскажу. Сержант Муравьев любые чертежи и дневники представит. Только знаешь что… когда в свою редакцию вернешься, поцелуй за меня обязательно этого самого писателя Рябовского. Так и скажи, я приказал, майор Белодед.

– Да за что же? – пораженно воскликнул старший лейтенант. – Вы же только сказали, что он все наврал…

– Да, наврал! – свирепо воскликнул летчик. – Не было ничего этого в действительности. Только знаешь что? Как бы я хотел, чтобы все это произошло со мной на самом деле. И так, как он написал об этом. Эх, недорос!