П. Полян - Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне - Воспоминания и документы

Но дорвавшиеся до свободы бывшие военнопленные уже никого не слушали и никому не подчинялись. Первое желание у оголодавших, истощенных людей было поесть, нажраться. Вскоре по всей территории лагеря запылали костры. На них в котелках варили картошку. Ее собрали по дворам у крестьян, попросту отняли. Кое-кто уже отобрал свиней, овец, птицу, тут же резали их, свежевали, варили в котелках. Нашли в деревне склады, разгромили их, добыли консервы, спиртное, и пошло… Тысячи освобожденных пленных разбрелись по деревне и отнимали у жителей не только продовольствие, но и вещи, нередко советского производства, награбленные в ходе войны у нашего народа. Я в душе не одобрял грабеж, но не мог и не собирался его остановить, да меня никто бы и не послушал. Зашел в один крестьянский двор и я с товарищами, увидел маленькую ручную тележку типа арбы с боковинами. Спросил у хозяина, не продаст ли он ее. Тот с удивлением посмотрел на меня и, разумеется, согласился. У меня было, кажется, десять марок, и я отдал их крестьянину. Плен и пережитые невзгоды не выбили из меня окончательно ифлийско-комсомольского воспитания. Впрочем, тележка мне не понадобилась и я в тот же день отдал ее кому-то.

Около 11 утра вся «Рабочая команда» из Зебница собралась у ночного нашего сарая. Посовещались и решили двинуться на восток, не задерживаясь здесь. Правда, раздавались призывы ожидать здесь представителей советских военных властей, но большинство пришло к выводу, что ждать нельзя. И мы пошли единым отрядом, численностью более 200 человек, т. е. примерно роты. Командование никто на себя не принял; я считал свои обязанности лидера исчерпанными, а наши офицеры желания командовать не проявили. Мы захватили в лагере три пароконных повозки, умельцы запрягли лошадей, усадили на повозки наших одноногих инвалидов и стариков, погрузили несколько мешков картошки, добытые буханки хлеба пленной выпечки, несколько ящиков консервированной тушенки из разгромленного склада, кое-какое барахло. У меня была туристская карта автомобильных дорог Саксонии и Силезии, не помню уж, где я ее достал в Зебнице при подготовке к побегу. Этой картой мы и руководствовались, благо на дорогах везде стояли указатели. В Зебниц решили не возвращаться, а направиться прямо на восток.

В лагере продолжался пир горой, появились пьяные, но наша Зебницкая команда тронулась в путь. Еще в никсдорфском лагере мы нашли брошенные велосипеды; молодые ребята, и я в их числе, уселись на велосипеды и помчались вперед. Проехали километров десять и пришли в себя – что же мы делаем, отрываемся от своих, оставляем их без защиты. Решили вернуться. Когда мы возвратились, нас встретили возмущенные крики наших товарищей. Колонна остановилась, начался стихийный митинг. Выступали особенно яростно старики и инвалиды, упрекали нас и особенно меня за нетоварищеское поведение в острой сложной фронтовой обстановке. Стало стыдно. Наконец-то проявили себя и наши офицеры. Они предложили избрать командира и добровольно ввести воинскую дисциплину. На пост командира они предложили меня. Мои возражения, ссылки на молодость, отсутствие командного опыта были отвергнуты. Мне заявили, что я пользуюсь общим доверием и в Зебницком лагере доказал умение ладить с людьми. Выбрали меня единогласно, офицеры обещали помогать. Я поставил условие: дисциплина должна соблюдаться беспрекословно; грабежи населения запрещаются. Пищу и минимум барахла добывать в брошенных складах и магазинах. После острой дискуссии все согласились со мною.

Особенно я настоял на том, чтобы никто не сбрасывал с себя одежду военнопленных со знаками «SU» – некоторые уже обзавелись гражданскими костюмами. Я убедил товарищей, что эта ненавистная нам одежда – наш единственный документ, очень важный потому, что мы предстанем перед советскими военными властями вне лагеря и должны будем доказывать, что мы военнопленные красноармейцы, а не власовцы. Но обувь надо было сменить – в деревянных колодках идти было тяжело. Нам повезло. Уже в начале пути мы набрели в одной большой деревне на брошенный магазин со складом и нашли там коробки с гражданской обувью чешского производства (протектората Богемия и Моравия) фирмы «Батя». Мы переобулись; мне достались яркие желтые ботинки – подошли по ноге. Здесь же нашлись носки, и впервые за четыре года на ногах были носки. Впрочем, на марше портянки удобнее, предохраняют от потертостей.

С той поры прошло полвека, подробности стерлись из памяти. Не помню маршрута, по которому направлялась наша Зебницкая колонна. В день мы проходили километров 20–25. Большинство еще было ослаблено. Продуктов мы набрали много в немецких складах, которые еще не освоили воинские части и их тыловые службы. Находили кое-что в оставленных жителями домах и хозяйственных постройках, в частности, корм для лошадей. Погрузили мы в повозки десятки ящиков мясных консервов, ребята, конечно, прихватили спирт в бутылках, но пьянства я не допустил. Были попытки нарушить договоренность; я опять провел собрание и твердо сказал: или будем соблюдать дисциплину и поддерживать порядок, или я подаю в отставку. Подавляющее большинство поддержало меня, и весь путь в нашем отряде (как его еще назвать?) больше никаких эксцессов не было.