Юрий Гайдук - Штрафбат. Закарпатский гамбит

– Даже так?! – насторожился Боцман. – И что ты?..

– А что я? – насупился Мадьяр. – Я послал его куда подальше, так он, кусочник подколодный, еще пригрозил мне тем, что я, мол, последние деньки в паханах хожу.

Слушая невеселую исповедь Мадьяра, в которой он как бы признавался в своем полном бессилии перед «лихими людьми», которых пас крупный мусорило из мукачевской ментовки, Крест, видимо, принял какое-то свое решение.

– И где это тот самый катран, в котором эти козлы вас по миру пускают?

– Вы что… вы думаете, что… – подала не очень-то уверенный голос Ванда.

– А это уже наша забота, хозяюшка, – успокоил ее Боцман. – Так где же все-таки этот катран? Надеюсь, не в Ужгороде?

– Зачем же в Ужгороде? – подал голос Мадьяр. – Прямо здесь, в Мукачево. На окраине города.

– Так это же очень даже хорошо, – повеселел Боцман. – Теперь только-то и остается, чтобы вы свели кого-нибудь из наших с этими козлами. Надо же и нам прописаться у них да и свой должок по карманной тяге отдать.

– Лучше всего, если это будет Мося, – напомнил Крест. – Пора бы и ему в дело входить, а не семечки в лесу лузгать.

– Это… это какой Мося? – уставился на Боцмана Мадьяр. – Это… это не тот ли?..

– Считай, что угадал, – рассыпался довольным смешком Боцман. – Тот самый и есть, которого до сих пор Одесса помнит. Врубаешься, надеюсь?

По лицу ошеломленного Мадьяра можно было понять, что он «врубается».

– И теперь последнее, – переглянувшись с Крестом, произнес Боцман. – Нам надо знать, где квартируются эти козлы. Надеюсь, не по хатам они разбрелись?

Мадьяр покосился на Ванду, и та утвердительно кивнула головой.

– Да нет, не по хатам сидят, одним гуртом пасутся. А берлога ихняя на каком-то хуторе, недалеко от города. Там у них и общак, так они и гужуются.

– Так вы что, только бумагами да рыжевьем с ними расплачиваетесь? – заинтересовался Крест.

– Зачем же одними только бумагами? Котлы берут, особенно рыжие [75] , и шмотьем не брезгуют.

– Что, и свого законного каина [76] на привязи держат?

– Ну, это еще неизвестно кто кого на привязи держит, а насчет законного каина… есть у них и такой.

– И кто же это?

Мадьяр вновь покосился на свою ненаглядную, и Ванда вновь утвердительно кивнула головой. Колись, мол. Один хрен, от этих козлов никакого житья нет.

Мадьяр вздохнул и негромко произнес:

– Сказал бы мне кто-нибудь, что именно этот человек у них за каина стоит, никогда бы не поверил.

– Так все-таки?

– Ну а «все-таки», то уважаемый в городе хозяин чайной, что на вокзале, Ян Мазур.

– Что, из блатных? – отреагировал Боцман.

– Точно не знаю, но личность, по всему выходит, непростая.

– Так, может, мы ему и своё шмотьё сбросим? – подсуетился Боцман. – А заодно можно будет и пощупать его и относительно всего прочего.

– Это то шмотье, что в сельпо взяли?

– Ну! – кивнул головой Боцман. – Там, кстати говоря, мы не одним только шмотьем отоварились, там и круп всяких на целый колхоз хватит.

– Ну, насчет жратвы, положим, я и сам у вас возьму, а вот насчет шмотья… можно будет и попробовать потолковать с ним.

– Так что, берешься?

– Ну а куда я на хрен денусь?

Этим же вечером Боцман переслал Тукалину записку, в которой он нарисовал более объемный портрет Чайханщика. Его причастность к криминальному миру Мукачева, причем не к тому, где почти официально паханил Мадьяр, а к некоему совершенно новому образованию на территории Мукачевского региона.

Сославшись на то, что он «наився от пуза в чайной», Тукалин отказался от приготовленного Христой ужина и завалился на кровать в надежде привести растрепанные мысли в порядок и попытаться вспомнить, где, когда и при каких обстоятельствах он мог встречаться с Курносым. Однако как ни пытался настроить свою память на лица, прокручивая эпизоды даже годичной давности, ничего толкового из этого не вышло, и он даже матюкнулся негромко, начиная проклинать себя за ту излишнюю подозрительность, которой страдали практически все смершевцы, с головой ушедшие в оперативную работу.

В какой-то момент вдруг заломило виски, и он заставил себя подняться с постели, понимая, что ничего толкового из его экскурсов в прошлое вытянуть не удастся.

Чтобы хоть как-то отвлечься от дурных предчувствий и навязчивых мыслей, прошел в свою каморку и, подсвечивая себе керосиновой лампой, занялся изящными наручными часиками, которые счастливая Зося вручила ему незадолго до закрытия чайной. Копаясь в механизме часов, вдруг поймал себя на мысли о том, что более не думает о Курносом, с которым, возможно, столкнулся лицом к лицу на вокзале в том же Ужгороде или в Мукачево, отчего и засел этот идиот в памяти, и уже далеко за полночь вновь завалился на кровать, положив на стол собранные часики пышногрудой официантки.