Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

Эдит легко вошла в комнату. В длинном вечернем платье, оживлённая, всё ещё под впечатлением шумного общества, она показалась фрау Ранке внезапно помолодевшей.

Эдит опустилась в кресло и сказала:

— Если бы ты знала, мама, как это было красиво!

— Рада за тебя, Эдит, — сухо ответила Криста, не разделяя возбуждения дочери.

— Как чудесно они поют и танцуют! Столько бодрости и веселья!

— В Голливуде, надо полагать, всего этого будет значительно больше.

— Да, конечно… — Эдит запнулась, будто ей напомнили о чём-то неприятном. — Ты права, мама, но я не знаю, буду ли я там чувствовать себя так хорошо и свободно. Понимаешь, за весь вечер никто ни единым намёком не напомнил о том, что мы — побеждённые немцы, что мы виноваты перед человечеством, и не только я, но и все мы ощущали себя полноценными, равными, нужными людьми. И это — самое радостное ощущение на свете.

Фрау Ранке недовольно поджала губы. Восторженность дочери никак не передавалась ей.

— А знаешь ли ты, Эдит, что сейчас говорят в городе? — подчёркивая каждое слово, спросила старуха.

— Ну, уж наверно, ничего хорошего.

— Да, очень мало хорошего, но именно о тебе.

— Обо мне? — искренне удивилась Эдит. — Кого же я могу интересовать в Дорнау?

— Тобой интересуются настоящие немцы.

— Настоящие немцы? Кто же они, эти люди, мама?

Разговор неожиданно приобрёл серьёзный характер, и Эдит вопросительно взглянула на мать.

— Это те, кто думает о будущем нашей несчастной страны.

— И что же они? — Эдит не отрывала глаз от матери.

— Они говорят, что Эдит Гартман подлаживается к русским, что она изменила Германии.

— Но всё-таки кто же это говорит?

Криста Ранке не решалась ответить. Пожалуй, не стоит сейчас называть имена этих людей. Она уклонилась:

— Многие говорят…

— Но скажи мне: кто?

— Да твои же товарищи, артисты, наши знакомые.

Эдит откинулась на спинку кресла.

— Довольно, мама. Всё это я уже слышала не раз. Значит, убеги я завтра в Голливуд, это не будет считаться изменой Германии? Да и какой Германии, мама?

— Она у нас одна, Эдит.

— Нет, мама, вот тут-то ты и ошибаешься. Была Германия Гитлера, а будет настоящая Германия — с властью народа, немецкого народа. Вот и скажи: какой же из них я изменила?

Фрау Ранке вконец рассердилась. Нет, напрасно Эдит пошла в этот театр! Там на неё дурно влияют. И, не зная, как ответить на вопрос дочери, она сказала:

— Ты, Эдит, стала чересчур умной. Женщине это может повредить.

Но Эдит уже не могла остановиться.

— Ничего, пусть вредит, — ответила она. — Сколько лет я ждала того момента, когда можно будет вернуться на сцену, когда театр станет любим народом! И сейчас это время пришло. И я вижу впереди новую Германию!

— Да, конечно, Германию под властью сеповцев, — иронизировала старая Криста.

— Нет, просто демократическую Германию. Слово «немец» люди произносили во воем мире с проклятиями, а оно должно приобрести новое звучание и новый смысл.

Наступила продолжительная пауза.

«С дочерью всё равно сейчас не договоришься, — решила старуха. — Эдит так возбуждена, что не может хладнокровно обсудить своё положение. Но ничего, я своего добьюсь».

А Эдит сразу забыла слова матери. Перед её глазами снова возникла ярко освещённая сцена, сверкание клинков в огневой, стремительной пляске…

— Я пойду переоденусь, мама, — отрываясь от своих мыслей и вставая с кресла, сказала она.

Старуха промолчала. По её мнению, дочь вела себя недостаточно почтительно. Следовало проявить в отношении к ней некоторую суровость. Но Эдит не обратила внимания на эту демонстрацию и ушла к себе.

Фрау Ранке недовольно скривила губы и стала рассматривать заштопанный чулок. Затем опустила гриб на колени и задумалась. Она сидела в неподвижности до тех пор, пока кто-то не позвонил. Фрау Ранке пошла открыть и вернулась в сопровождении Штельмахера и Гильды.

Последние дни апреля Штельмахер целиком затратил на то, чтобы всеми правдами и неправдами получить пригласительный билет на концерт. Ни в каких списках он, естественно, не значился, и Штельмахеру пришлось немало похлопотать, прежде чем Зигфрид Горн достал ему желанное приглашение. Билет был на два лица, и, конечно, лучшей дамы, чем Гильда Фукс, конферансье не мог и придумать.

Хлопоты не пропали даром, Штельмахер гордо восседал в ложе, а теперь зашёл к Эдит поделиться впечатлениями. Правда, его привели к актрисе и деловые соображения.